Сталинград. Том первый. Прощайте, скалистые горы - стр. 17
Что ж…в прифронтовой полосе – свои клейма, свои чеканы: в Графской, Кочетовке, Давыдовке и Масловке каждый второй дом был разрушен; тут и там огромные ямищи в виде воронок, искорёженные подбитые танки, пушки, перевёрнутые повозки и санитарные фуры; уткнувшиеся радиаторами в землю автомашины, завалившиеся набок обугленные бронетранспортёры. По корявым обочинам большаков – пшеничные поля, взрытые-перепаханные осколками мин и снарядов. Тут от века засеивалась пшеница крупноколосая, овёс с тяжёлыми осистыми кистями крупных зёрен.
– Ах, ты холера…Порода сучья!.. – сокрушались и скрежетали зубами солдаты, с детства знавшие плуг и тяжёлую судьбу хлебороба. – Тутось сеять бы подобру, а потом косить богатые хлеба…А кому? Кому, мать их еть!..
– Да-а…Война, брат, не мать родна…
– Сволочи! Даве, на повороте, видал дом? Зверьё голимое. Даже детёв грудных не жалкуют. Веришь? Зубами рвать их готов…га-дов… – пулемётчик Сысоев, состоявший из желваков и очугуневших скул, в бессильной яри сжал побелевшие костяные кулаки. Ядрёно и зло сыпанул матом.
– Погодь, земеля! Успеешь ишо зубы об ихни ремни да пряжки, каски да фляжки до самых десён стереть. Эх, ма-а!..Чую, браточки, приготовил нам фриц биточки по-воронежски…Чую, кровёй харкать-срать будем.
– Семянников! Клюв закрой! – огненный взгляд ротного Танкаева обжёг рядового. – Что ты «чуешь»…Об этом, ты, своей бабе под одеялом, после войны расскажешь…если доживёшь. – Р-рота! Подтя-ни-ись! Взводные, дер-ржать стр-рой!
Глава 3
Рыскавшая впереди разведка донесла: «Впереди город…»
Колонна на ходу перестраивалась, удлинялась, свивалась в плотный железистый жгут. Батальоны шли ходко, без огней, без алых угольков самокруток. Разговоров тоже не было слышно, – только хруст талого наста, ритмичное чавканье солдатских сапог да временами приглушённый звяк столкнувшихся котелков.
Комполка Березин, верхом на саврасом коне, ровной упругой ступью задавал темп движения. Напрасно не загонял пехоту, берёг силы для трудного перехода, старался учитывать каждую мелочь. Его окружали отборные, испытанные, колыхавшие ручными пулемётами и автоматами бойцы, готовые в любой момент дать встречный бой, укрыть телами своего командира.
…Теперь, издали всем хорошо был виден раскинувшийся на холмах Воронеж, подсвеченный всполохами и зарницами взрывов. Ночной город гудел, рычал, скрежетал, лязгал хрустел – будто дьявольский с искрящейся смоляной шкурой пёс, свирепо грыз огромный не поддающийся его клыкам бычий мосол. Раже и гулко ухали на периферии угрюмых развалин тяжёлые бомбы, прокатывая по цоколям и фундаментам раскатистые волны звука. От этих глубинных сотрясений начинали дрожать и качаться косматые пожары в районах нефтехранилищ и железнодорожных складов. На тёмном чугуне туч колыхались багровые, тусклые отсветы. Через гнетущие, грозовые паузы, часто надрывным огнём, принимались бить пушки тяжёлых самоходок и артиллерии, посылая вдоль ущелий улиц огненные вихри, обрушивая обугленные эркеры, стены и этажи кирпичных руин, некогда бывших домов. Тут и там на разные голоса лихорадили пулемёты, искрамсывая дымный саван ночи ядовито-малиновыми и оранжевыми трассерами, гаснувшие в липкой, сыристой мгле. Мелкими хаотичными, непредсказуемыми «тресками», рубиновыми очередями обнаруживали свои огневые гнёзда автоматчики. Либо чья-то группа разведки, рыскающая по тылам противника, напоролась в развалинах на засаду и теперь, яростно огрызаясь, теряя бойцов, пробивалась обратно, к своим рубежам.