Stalingrad, станция метро - стр. 19
– Это какой НИИ? Который имени Джанелидзе?
– Он самый. Стой спокойно и не нервничай, я быстро.
Минута истины, как и предполагала Елизавета, наступила тотчас же – стоило ей повернуться спиной к Карлуше и сделать несколько шагов.
– Блюмхен, блюмхен!..
– Я же сказала, потерпи.
– Мне вроде того… Полегче! Вроде отпускает!
От высокой трагедийности театра Кабуки не осталось следа, ему на смену пришел заштатный площадной балаган, – но и Елизаветина злость на отца куда-то улетучилась.
– Ф-фу… Чуть не умер, надо же! – по инерции продолжил стенания Карлуша.
– Да ладно. Не умер ведь. Зачем только ты потащил меня на эту встречу?
– Я не хотел. Не хотел… Но она настаивала. Хотела тебя видеть. Сказала, чтобы я не смел тебя прятать, что у нее… э-э… есть рычаги давления…
– А ты, значит, испугался?
– Нет.
Карлуша произнес это так твердо и так спокойно, что Елизавета сразу поняла: он не придуривается и не врет. Минуту назад придуривался и врал, разыгрывал спектакль, а теперь – нет. Потому что если поскрести его, то за вздорностью характера, эксцентричностью поведения и общей нелепостью облика обнаружится большое сердце. Исполненное нежности, любви и самопожертвования.
– И зачем ты сказал ей, что я красива, как бог?
– Разве это не так? Я сказал чистую правду.
Спорить с Карлушей бесполезно, да и тема красоты уж больно скользкая. Неприятная. Не сулящая в Елизаветином случае никаких положительных эмоций. Но если уж Карлуша думает, что она красива, – пусть его! Отцовский взгляд всегда субъективен и мало соотносится с действительностью. Это особый взгляд. И глаза у Карлуши особенные: сейчас они похожи на два занесенных снегом водоема, на два озерца. Несмотря на снег, береговой лед и прочие прелести календарной зимы, в озерцах торжествует открытая вода. Она дает приют всем, кто в нем нуждается, – уткам, диким серым гусям и даже страшно редким черношейным австралийским лебедям. Елизавета, конечно, не лебедь, но и ей всегда найдется местечко в озерцах-спасателях. Спасителях – так будет вернее.
– Давай забудем про этот вечер. Как будто бы его вовсе не было, – чеканя каждое слово, произнесла Елизавета и принялась стряхивать снег с Карлушиного пальто.
– Давай! – с готовностью откликнулся Карлуша. – Я уже забыл. Потом, лет через пять или десять… Когда ты спросишь меня, что мы делали в этот вечер, я скажу: мы ходили на каток.
– Мы оба даже на коньках не стоим. Придумай что-нибудь другое.
– Ходили на концерт французского аккордеониста Ришара Галлиано?
– Не-ет… Еще.
– Ходили в театр? В цирк?
– Да ну, тухлятина какая-то получается – цирк, театр… – Елизавета состроила скептическую гримасу. – Должно быть нечто выдающееся, о чем имело бы смысл вспоминать лет через пять.
– Я, кажется, придумал. Мы провели этот вечер в парке аттракционов. Стреляли в тире, и ты выиграла приз как самый меткий стрелок. Брали напрокат головные уборы – ты ковбойскую шляпу, а я… Я…
– Тирольскую, – тотчас втянулась в Карлушин неконтролируемый бред Елизавета.
– Точно, тирольскую! Какую же еще!.. Мы катались на американских горках, на карусели и на таких машинках, которые вертятся вокруг своей оси и поднимаются над землей.
– Бывают и такие?
– Бывают. В Германии они на каждом шагу! Мы лакомились сахарной ватой, пили ситро. Играла музыка, как ты думаешь, какая?