Сталинград - стр. 11
Деканозов и Бережков сели в лимузин. Уже рассвело. Ехать им было недалеко. На Унтер-ден-Линден они обнаружили, что отряд эсэсовцев уже оцепил весь квартал. Сотрудники посольства, дожидавшиеся возвращения дипломатов, сообщили, что все телефонные линии отключены. Деканозов приказал настроить приемник на русскую станцию. Время в Москве на час опережало берлинское летнее, поэтому там уже было шесть часов утра воскресенья 22 июня. К изумлению и тревоге советских дипломатов, все радиостанции СССР передали сначала урок гимнастики, а затем последние известия, начинавшиеся, как обычно, вестями с полей и сообщениями о достижениях передовиков труда. О германском вторжении не было ни слова. Сотрудники НКВД и Главного разведывательного управления (ГРУ), работавшие в посольстве, тотчас поднялись на последний этаж, в помещение со стальными дверями и железными ставнями на окнах. В специальные печи для быстрого сжигания бумаг, установленные на случай чрезвычайной ситуации, полетели секретные документы.
В советской столице между тем были подняты по тревоге войска противовоздушной обороны, однако подавляющая часть населения по-прежнему даже не догадывалась о происходящем. Номенклатурные работники, срочно вызванные на службу, чувствовали себя парализованными, не имея четких руководящих указаний. Сталин ничего не сказал. Никто не определил границу, отделяющую провокацию от полномасштабной войны, и никто не знал, что происходит на линии боевых действий. Связь с западными областями была прервана практически сразу после начала вторжения германских войск.
Надежды даже самых фанатичных кремлевских оптимистов рушились. В 3:15 поступило донесение командующего Черноморским флотом о том, что немецкие бомбардировщики совершили налет на военно-морскую базу в Севастополе. Советские военные моряки не могли не вспомнить о внезапном нападении японской эскадры на Порт-Артур в 1904 году. Георгий Маленков, один из ближайших соратников Сталина, отказался верить словам наркома ВМФ Николая Кузнецова и по собственной инициативе перезвонил в Севастополь, проверяя, не уловка ли это высшего командования флота, направленная на то, чтобы заставить вождя действовать. В половине пятого утра – через два часа после начала вторжения на западной границе – Шуленбург вручил Молотову ноту правительства Германии с объявлением войны. По словам одного из присутствовавших при этом, в глазах пожилого дипломата застыли слезы гнева. Потом Шуленбург добавил, что лично он считает решение Гитлера безумием. Молотов поспешил в кабинет Сталина, где собрались члены политбюро. Большевистский вождь, выслушав страшное известие, бессильно обмяк в кресле и ничего не сказал. Его многочисленные грубейшие просчеты давали пищу для горьких размышлений. Советский лидер, славившийся своим беспощадным коварством, угодил в ловушку, которую во многом сам себе и подготовил.
В течение следующих нескольких дней новости с фронтов были настолько катастрофическими, что Сталин, в характере которого упрямство сочеталось с трусостью, вызвал Берию и Молотова на секретное совещание. Не следует ли заключить с Гитлером мир, какую бы дорогую и унизительную цену ни пришлось заплатить, как это было сделано в 1918 году в Брест-Литовске? Можно будет отдать бо́льшую часть Украины, Белоруссию и Прибалтийские республики. Позднее в Кремль вызвали болгарского посла Ивана Стаменова. Молотов спросил, согласен ли он взять на себя роль посредника, однако, к удивлению советских руководителей, Стаменов отказался. «Даже если вы отступите до Урала, – сказал он, – в конце концов все равно победите».