Среди погибших не значатся - стр. 2

На четвертые сутки, сразу же после завтрака, к ним пришел молодой человек в форме офицера советских инженерных войск.

– Разрешите представиться, товарищ подполковник, – обращается он к Бурсову, – лейтенант Азаров. Взят в плен в мае сорок второго под Харьковом. Командовал взводом саперного батальона стрелковой дивизии пятьдесят седьмой армии. Теперь исполняю обязанности старшины местного лагеря, хотя среди советских военнопленных я самый младший по званию.

– С чего же это так вдруг возвысились? – равнодушно спрашивает его Бурсов.

– Произвел неотразимое впечатление на господина коменданта, – не улыбаясь, серьезно отвечает Азаров.

– Надеюсь, вы понимаете, лейтенант, что нам не до шуток, – хмурится Бурсов.

– А я и не шучу вовсе. Потом как-нибудь расскажу, при каких обстоятельствах это произошло. А сейчас имею задание коменданта лагеря ввести вас в курс дела.

По всему чувствуется, что Азаров веселый, может быть, даже озорной человек, хотя изо всех сил старается быть серьезным и официальным. Вынув из кармана пачку немецких сигарет, лейтенант предлагает их подполковнику и майору. Хотя им очень хочется курить, они отказываются от угощения.

– Вам, конечно, интересно знать, что тут за лагерь, – продолжает лейтенант, пряча сигареты в карман. – Это не обычный стационарный шталаг, каких сотни на оккупированной территории. Чем же он отличается от других? Ну, тем хотя бы, что здесь одни саперы, и к тому же – только офицерский состав. Занимаемся мы тут своим обычным саперным делом – минированием. Да, минированием! Минируем танкоопасные участки местности с учебной целью. – Заметив ироническую усмешку в глазах своих слушателей, лейтенант Азаров повторяет, расчленяя слова: – Да-да, именно с учебной целью! Учим немецких саперов преодолевать наши минные поля.

– Немецких саперов?! – не выдержав роли беспристрастного слушателя, восклицает Бурсов.

– Я-то лично этого не делаю. У меня скромная роль лагерного старшины, а остальные учат их. Почему?… На это нелегко ответить. Это вы со временем сами узнаете.

– Что же они, духом, что ли, пали?

– Не все, но кое-кто приуныл, конечно. Плен, сами понимаете, не санаторий.

– И у них даже мысли о побеге не возникает?

– Тех, у которых такие мысли возникали, выводили перед строем на аппельплац и расстреливали. Повторяю – за одни только мысли об этом.

– И у всех были только мысли?

– Ну зачем же только мысли? Кое-кто пытался и бежать. Тогда расстреливали не только его, но и каждого третьего из выстроенных на аппельплацу.

Бурсову хочется спросить: «А вот вы лично пытались ли?» – но он лишь вздыхает и отворачивается к окну.

– Вы, наверное, спросите, – раздумчиво, будто размышляя вслух, продолжает Азаров, – а где же ваша офицерская честь, где советская совесть? Но для того, чтобы нас осуждать, нужно прежде побывать в нашей шкуре… А такая возможность вам скоро представится.

Азаров, сидевший до этого на нарах против Бурсова, вдруг быстро встал и направился к выходу. Прикрыв за собой дверь и постояв немного возле барака, он возвратился и сел на прежнее место.

– И вот что еще не мешает вам знать, – продолжает он, не объясняя причины своего беспокойства. – Комендант этого спецлагеря, капитан Фогт, не общевойсковой офицер, а эсэсовский гауптштурмфюрер. И его помощник, унтер-фельдфебель Крауз, тоже фашист, шарфюрер. Это они специально для нас общевойсковую форму надели и заменили свои эсэсовские звания армейскими.