Спи со мной. Пробуждение - стр. 13
Отворачиваюсь от полотна, пейзаж на котором успел превратиться в сиренево-серую абстракцию, и подхожу к двери, открывающей дорогу в сны. Упираюсь лбом в деревянную поверхность. В очередной, сотый по счету раз, сжимаю ручку. Зейн. Единственный мужчина, в руках которого я жила, горела, с кем хотела спать и просыпаться… В каких мирах ты видишь сны? Почему тебя нет рядом? Поворачиваю ручку, смутно надеясь на чудо. Закрыто. Когда я смирюсь с тем, что лимит на чудеса исчерпал себя в обрушившемся гроте?
Устало прислоняюсь к двери. Шум моря за окном успокаивает, расслабляет, укутывает, смыкает веки, тянет сознание в дрему. Я почти поддаюсь ему, отключаясь от какофонии сумбурных мыслей, забываясь в отраженном от стен морской раковины прибое, но в последний момент с другой стороны раздаются далекие отголоски ребаба7. Незнакомая арабская мелодия еле слышна, как если бы музыкант коснулся струн тысячу лет назад, и его песня обратилась в эхо, которое, спустя столетия, донеслось до меня сквозь сны. Однако она определенно не является плодом моего воображения. Резко вскакиваю и, прильнув к двери, прислушиваюсь так внимательно, будто от этого зависит моя жизнь, но музыка тут же стихает.
Ни звука.
Ни ноты.
А может, ничего и не было? Нет, я не могла обмануться. Остервенело дергаю ручку двери.
– Зейн! Зейн! Это ты? Ты там?!
Неожиданно музыка возникает снова – но не ребаб, а вкрадчивый баритон старика Джаггера, поющего о тьме и о девушках в летних платьях. Будильник.
Отчаянно сопротивляюсь пробуждению, ругая себя за то, сколько алкоголя выпила ночью, и за то, что пожертвовала часами сна в угоду спонтанной идее провести ночь в Венеции. Если бы легла в постель, ограничившись короткой прогулкой по острову, избежала бы неприятностей и получила шанс провести в точке входа больше времени. Хотя в этом случае я бы не обнаружила у себя сверхъестественные способности…
Песня становится громче, и я с досадой принимаю неизбежное, открывая глаза в номере отеля. Голова нещадно трещит. В черепной коробке взрываются и бьют в темечко фейерверки. Морщусь, взглянув на экран смартфона. Три часа сна для того, кто самонадеянно переоценил свои возможности в баре, а затем ввязался в драку с грабителем – приговор. Страшно представить, как я выгляжу, но рано или поздно придется взглянуть страху – себе – в лицо. Хмыкнув, иду в ванную.
Разодранная кожа на скуле жжет под струями холодного душа, и мне остается лишь надеяться, что последствия утреннего приключения удастся скрыть с помощью пластыря. Раз за разом тянусь за мылом в желании смыть не въевшуюся в ссадины на ладонях грязь, а следы шарящих по карманам грубых, чужих рук. И только коснувшись мочалкой шеи осознаю – перстня с рубином, который я, не снимая, носила после возвращения из Неаполя, нет.
***
Время – главный друг и главный враг тех, кто отчаялся. Иногда оно дарит надежду, а иногда – мучительные дни, которые нельзя ускорить, перемотать, переключить.
Кинофестиваль в Венеции принимает форму изощренной пытки, когда я лишаюсь кольца Зейна: подходить к актерам, улыбаться, скрывая беспокойство, бесконечно нажимать кнопку спуска, проклиная собственную безответственность, пробовать вызвать пламя, разочаровываться из-за неудачи, заказывать в ресторане ужин, жалея в этот момент о том, что приняла приглашение Бьянки и Яна – невыносимо. Ничего бы не случилось, останься я на Лидо.