Сойка-пересмешница - стр. 19
При виде меня Флавий и Октавия вжимаются в кафельную стену, будто ожидая удара, хотя я им никогда ничего плохого не делала. Злилась – бывало, да и то про себя. Почему же они от меня шарахаются?
Охранник приказывает мне выйти, потом слышится возня. Гейл как-то сумел его задержать. В поисках ответов я подхожу к Вении – она всегда была самой сильной из них. Приседаю на корточки и беру ее холодные как лед руки. Они сжимают мои ладони, словно тиски.
– Что случилось, Вения? – спрашиваю я. – Что вы тут делаете?
– Они увезли нас. Из Капитолия, – хрипло произносит она.
Сзади подходит Плутарх.
– Что здесь происходит?
– Кто вас увез? – допытываюсь я.
– Они, – расплывчато отвечает она. – Ночью, когда ты сбежала.
– Мы подумали, что тебе будет приятнее работать с привычной командой, – говорит Плутарх позади меня. – И Цинна так хотел.
– Цинна хотел этого? – рычу я. Потому что одно знаю точно – Цинна любил свою команду и никогда бы не одобрил такого. – Почему с ними обращаются как с преступниками?
– Честно – не знаю.
Что-то в голосе Плутарха заставляет меня поверить в его искренность, да и бледное лицо Фульвии выглядит убедительно.
Плутарх поворачивается к охраннику, который вместе с Гейлом как раз появился в дверях.
– Мне только сказали, что их держат под стражей. За что они наказаны?
– За кражу еды. Схватили и не хотели отдавать. Пришлось принять меры, – бурчит охранник.
Вения хмурит брови, будто пытается что-то понять.
– Нам ничего не объяснили. Мы очень хотели есть. Взяли всего один ломтик.
Октавия плачет, уткнувшись в свою оборванную тунику, чтобы заглушить всхлипы. Помню, когда я первый раз вернулась живой с арены, Октавия сунула мне под столом булочку. Видела, что я осталась голодной. Я осторожно приближаюсь к ее трясущейся от рыданий фигурке.
– Октавия.
Она вздрагивает от моего прикосновения.
– Все будет хорошо, Октавия. Я тебя отсюда вытащу. Обещаю.
– Ну, знаете, это уж слишком, – возмущается Плутарх.
– И все из-за какого-то куска хлеба? – спрашивает Гейл.
– Это уже не первое нарушение. Их предупреждали. А они все равно украли хлеб. – Охранник на мгновение замолкает, словно поражаясь их тупости. – Сказано же – нельзя брать хлеб!
Октавия все еще не решается открыть лицо, только слегка приподнимает голову. Кандалы на ее запястьях сдвигаются на несколько дюймов, обнаруживая кровоточащие раны.
– Я отведу их к моей матери, – говорю я охраннику. – Снимите цепи.
Мужчина качает головой.
– У меня нет на это полномочий.
– Снимите цепи! Немедленно! – кричу я.
Это выводит охранника из равновесия. Обычные граждане не разговаривают с ним в таком тоне.
– Я не получал приказа об освобождении. У вас нет права…
– У меня есть, – прерывает его Плутарх. – Мы в любом случае собирались их забрать. Они нужны отделу спецбезопасности. Всю ответственность беру на себя.
Охранник уходит, чтобы кому-то позвонить. Возвращается со связкой ключей. Арестанты так долго находились в одном положении, что с трудом могут идти. Нам приходится им помогать. Нога Флавия проваливается в металлическую решетку над круглым отверстием в полу. У меня холодеет в животе, когда понимаю, для чего в комнате понадобился сток, – так проще смывать с белых плиток следы человеческих страданий. Струей из шланга.
В больнице я нахожу маму – единственного человека, кому могу доверить пленников. Она с трудом их узнает – в таком они состоянии, и на ее лице отражается страх. Я ее понимаю. Одно дело каждый день видеть, как измываются над людьми в Двенадцатом, другое – осознать, что и здесь происходит то же самое.