Совсем не тихий омут - стр. 10

Боже, какую же чушь ему удалось расслышать, хоть и с большим трудом. Спонсор занудно сетовал на погоду, на дождь, который шёл с утра, на серое небо. Аглая же вяло соглашалась, однозначно повторяя «да» и «жаль». Сомнений не было – особо нежных чувств и даже большого интереса к собеседнику она не испытывала. Тот либо был болваном, если не понимал этого, или изображал такового, преследуя определённую цель. В какой-то момент Коренев осторожно, как бы случайно, повернул голову, их взгляды с телеведущей встретились, от чего он испытал некоторую неловкость и почувствовал, как кровь прилила к его щекам. Волнение удалось скрыть за фигурой официантки, принёсшей ароматно пахнущий суп и подобострастно склонившейся над столом. Видимо, с подачи директора, персонал ресторана проникся к скромному журналисту большим почтением. Пьеро вполоборота наблюдал за церемонией с насмешливой обезоруживающей улыбкой мальчишки, но взгляда от входной двери не отрывал и почти не притронулся к еде. Кого же он всё-таки караулил?

Обед был по-домашнему вкусным и сытным, особенно куриные котлетки с жареной картошкой. Такие здорово умела готовить мама Димы. Встав из-за стола, он не сразу вышел из зала, нарочито медленно побрёл к выходу, искоса наблюдая за теледивой и её спонсором. Тот, нацепив очки, пристально изучал счёт, то есть, видимо, они с Аглаей снимали отель без питания, предпочитая выбирать еду по меню. На ум сразу пришла пошлая фраза: «Кто её ест, тот её и танцует». Разочарование и неприязнь к Меценату усилились, когда Коренев увидел, как тот по-барски небрежно кидает официанту кредитную карточку. «Наверняка платиновую, – невольно подумал он и сам себя одёрнул, мол, завидовать нехорошо. Губы невольно сложились в презрительную трубочку. Музыковед заметила эту гримасу и наклонила голову, подавляя улыбку. То есть на него обратили внимание. Журналист с благодарностью принял улыбку Дианы в подарок, повернулся к ней спиной и бодро направился к выходу, стараясь не улыбаться во весь рот.

Уже выходя, он заметил в ресторане ещё одно уже знакомое лицо, похожее на маску, – немолодой молчаливый господин из гостиной. Веригин, что ли. Коренев уже придумал ему прозвище Гарпократ, бог молчания у древних греков. По увиденному на ресепшне паспорту вспомнились имя и сложное отчество – Веригин Глеб Аристархович, финансист, 53 года. На сей раз его глаза были широко открыты и излучали непонятный свет – тревоги, азарта или восторга? Взгляд финансиста неотрывно сопровождал красавицу-музыковеда, тоже двинувшуюся к выходу, и буквально впитывал каждый её шаг. Заметив взгляд журналиста, Веригин опустил глаза, довольно наигранно изобразив на лице апатию и безразличие к происходящему. Поднявшись к себе в номер, Коренев снова, как подкошенный, повалился на кровать и моментально забылся тяжёлым сном. Снилось что-то мерзкое: какие-то жуки, ящерицы, склизкая трава, грязные лужи и густой лес, сквозь который он с трудом продирался, причём не один. Кто-то тянул его сзади за руку…

Послеобеденный сон, именуемый сиестой, был глубоким, но непродолжительным. Когда Дмитрий снова спустился в гостиную, чтобы выпить кофе, то опять застал там Веригина в кресле с полузакрытыми глазами. Если тот спал, то, судя по лицу, ему тоже снилось что-то неприятное. Гримасы спящего менялись – от крайнего испуга до блаженства. Впрочем, оказалось, что финансист не спал, а дремал – его пальцы незаметно выстукивали на подлокотнике какой-то ритм, возможно, сопровождавший смену эмоций на его лице или ход мыслей. В другом углу гостиной на диванчике восседал и Пьеро со своей словно приклеенной улыбкой блаженного юноши. Рядом с ним пристроился Атлет, который что-то возбуждённо вещал, помогая себе движениями рук по-итальянски. «Небось сыплет про свои спортивные подвиги, не исключено, что его задело моё равнодушие к этой теме. Надо бы исправить», – подумал Коренев.