Советское государство и кочевники. История, политика, население. 1917—1991 - стр. 13
С точки зрения «оседлого» государства сама территория «кочевых» регионов выглядела «неорганизованной». Как известно, у кочевников фактически отсутствовало право собственности на землю в понимании европейской системы права. Поэтому кочевое землепользование выглядело для властей как «запутанное и обезличенное». Советские специалисты отмечали, что «порядка занятия пастбищу скотоводов не существует, кто где захватил, там и пасут скот». Источники воды, которые имели критическое значение для скотоводческого хозяйства, также выглядели «неорганизованно». Например, в Туркмении количество колодцев, водохранилищ и арыков было настолько незначительным, «что пользование ими у скотоводов не раз приводило к племенной вражде». В 1927 г. в этом регионе использовать пастбища было вовсе невозможно вследствие засухи>192. Причина неспособности противостоять засухе виделась властям как «недостаток» кочевой цивилизации. Тем не менее засухи и другие природные катаклизмы отнюдь не мешали кочевникам в течение многих веков выживать не хуже, чем оседлым.
С другой стороны, «неорганизованность» в земельном и водном вопросе была в том числе последствием проводившейся в дореволюционное время «европейской» колонизации «национальных» регионов (эта проблема была актуальной и до революции, и в годы Гражданской войны). В 1920-х гг. Калмыкия вела долгие споры по разграничению земель с Астраханской и Царицынской губерниями. В Бурятии отмечалась «запутанность и исключительная сложность земельных взаимоотношений между русским и бурятским населением». На Дальнем Востоке чересполосное расселение русского и «туземного» населения приводило «к земельным недоразумениям, искусственно вызывая и поддерживая национальную рознь». «Европейская» колонизация считалась одной из причин нехватки земель для потенциального оседания кочевников>193. Остро земельный вопрос стоял в северной части Казахстана, в казахском регионе Джетысу (Семиречье) и в Киргизии. Эту проблему власти пытались решить, организовав в начале 1920-х гг. передел земли в пользу «титульного» населения «кочевых» регионов.
С точки зрения властей изолированный образ жизни кочевников обуславливал их «виктимность», уязвимость к преступным посягательствам. Так, в Верхнеудинском уезде в марте 1922 г. банда численностью 15 человек совершила около пяти вооруженных нападений на бурятское население с целью грабежа. В том же году в Горном Алтае в районах селений Кош-Агач и Ар гут действовали банды Чегуракова и Алагызова (власти отмечали, что «Алагызов – инородец, отлично знает Горный Алтай»). С этой проблемой было связано и мнение о возможности участия самого кочевого населения в бандитизме: «Буряты, живя разбросанно, по одиночеству, легко подвергаются нападению грабителей. Проживающие… в отдаленных уголках поневоле делаются сторонниками их, преследуя материальные выгоды или же просто с целью… сохранения личного своего имущества»>194. Тем не менее уязвимость кочевников к бандитизму и их участие в нем имело место в основном в тяжелые исторические периоды – в частности, во время войн и безвластия, которые закономерно сопровождались ростом бандитизма (отметим, что, например, в период Великой Отечественной войны количество проявлений бандитизма в тылу СССР выросло в десятки и даже сотни раз).