Совдетство. Узник пятого волнореза - стр. 3
– Потому что они умные!
– Умных-то и съедают в первую очередь! – тонко усмехнулся Михмат.
Но тут поезд канул в тесный, сырой и гулкий тоннель, а когда через минуту снова выскочил на солнце, дельфина не было, он остался за мысом, напоминавшим огромного зеленого ежа, лакающего из моря соленую воду. Людям стало неинтересно, и постепенно окна опустели.
Добрюха снова тяжело вздохнул, отыскал в наволочке толстый бумажник, кряхтя, спустился вниз, влез голыми ступнями в сандалеты. На нем была голубая майка с надписью «Спартак» и красные треники с белыми лампасами.
– Ресторан направо или налево? – морщась, спросил он. – Опять забыл.
– Направо, через три вагона.
– Да, верно. Я такой забывчивый стал. Сегодня суббота?
– Сегодня понедельник, – улыбнулся Башашкин, поняв тонкий намек на Аркадия Райкина, и добавил: – Четвертое августа.
– Как летит время! Третий вагон направо, говорите? Дойду. Я же советский человек! Может, примкнете, Юрий Михайлович?
– Нет, спасибо! – самоотверженно ответил Батурин.
– Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет. Вернусь, в кинга сыграем, как вчера!
– Обязательно! – недоверчиво кивнула тетя Валя.
– Сколько нам еще ехать?
– Куча времени! – посмотрев на циферблат, сообщил дядя Юра. – Решили, где сойдете?
– Не знаю. Где понравится… Комнаты везде сдают.
– Выходите в Новом Афоне – не ошибетесь! – посоветовала тетя Валя.
– Хорошая мысль! Славный городок, намоленный. – Он пощупал крест на груди. – Освежусь – и будем решать. За «Сонькой» присмотрите! – Добрюха кивнул на магнитофон, мерцавший в нише над дверью.
Когда Петр Агеевич, въехав плечом в косяк, покинул купе, Батурина быстро накрыла маленький вагонный столик. Доставая из корзины еду, она причитала:
– Как это можно ехать на юг, не зная куда!
– А мы с тобой в молодости как ездили?
– Тоже верно… Но он-то солидный мужчина!
– Может, ему так нравится? Новые места. Приключения…
– Знаем мы эти приключения! Оберут как липку. Крест у него золотой, тяжеленький. За такой головы можно лишиться.
В душном купе запахло вареной курицей, колбасой, помидорами, укропом и малосольными огурцами, купленными на Тихорецкой. Я высунулся из окна по плечи. Вид моря, смыкающегося на горизонте с небом, жалобы мечущихся чаек, горький дым от «титана», затопленного проводницей, и мысль о том, что в соседнем купе едет девушка-паж, которая тоже выходит в Новом Афоне, – все это смешалось в какое-то щемящее чувство ожидания. Чего? Не знаю…
– Юраша, иди кушать! – громко позвала тетя Валя.
– Сейчас… – буркнул я, надеясь, что красивая попутчица через стенку не слышала этого дурацкого – «Юраша».
Я медлил на своей верхней полке, надеясь, что лоснящаяся спина с большим плавником снова вынырнет из волн, и тогда я крикну: «Дельфин!» Пассажиры метнутся к окнам. Зоя тоже выглянет. Я равнодушно покажу пальцем на диковину и, пожав плечами (мол, что за волнения из-за таких пустяков?), спущусь вниз, чтобы поесть. Но минута промедления обошлась мне дорого: кто-то с криком «Берегись!» выплеснул наружу опивки из стакана, и мокрые чаинки залепили мое лицо. Кое-как протерев глаза, я слез с полки и, сшибая углы шатающегося вагона, побрел в туалет – умываться. Тетя Валя, увидев мою физиономию, только охнула, а дядя Юра пошутил, что в жизни лишний раз лучше не высовываться.