Совдетство. Узник пятого волнореза - стр. 16
Справа, вдоль дорожки, тянется канава, куда, судя по запаху, смываются дождями все местные нечистоты. В кустах, треща ветвями, пасутся местные коровы, рыжие, мелкие, размером с теленка, совсем не то что великанша Дочка у нас в Селищах. Зато молоко они дают жирное и вкусное, как сливки, хотя жрут все, что попадается, даже газеты.
Рекс весело бежал впереди, словно показывая дорогу на случай, если за год мы забыли, куда идти. Изредка пес останавливался, обнюхивал камень или корявый ствол, задирал ногу, а потом оглядывался на нас, мол, не отставайте, и мчался дальше, распластав по ветру длинные мохнатые уши – если присмотреться, рваные по краям. Это следы от дроби: до болезни Сандро любил поохотиться. Двустволка с курчавыми курками досталась ему от отца и стоила столько, что можно взамен купить мотоцикл. Но как человек нервный и нетерпеливый, Суликошвили-старший, боясь упустить поднятых уток, палил обычно, едва те взлетят, поэтому иногда свинцовая дробь доставалась и бедному псу, мчавшемуся впереди. Башашкин так и звал его Рекс – Рваные – Уши.
Мы шли к цели не торопясь, останавливались, встряхивали затекшие от тяжести руки. Я, отдыхая, огляделся: тут за год ничего не изменилось, все по-старому и так же останется, когда я выйду на пенсию или даже умру: над городом поднимается Иверская со старинной башней, похожей на гнилой зуб. У подножия двугорбой Афонской горы сгрудились мрачные, без крестов, купола бывшего монастыря, там теперь турбаза и танцплощадка. Где-то на вершине, которую местные зовут Акуй, притаился паровозик, я не первый год хочу на него посмотреть, но что-то не складывается.
– Нин, как Сандро? – спросила тетя Валя, взваливая на плечо две сумки, связанные веревкой.
– Хуже некуда. В Сухуме лежит, в больнице. Может, отпустят сегодня с вами повидаться. Очень хотел! – грустно ответила она и снова поправила вафельное полотенце, подложенное под грудь.
Тетя Валя что-то спросила у нее на ухо, та кивнула и сокрушенно развела руками:
– Мне двух дармоедов достаточно. Чем кормить-то? Со стройкой в долги по уши влезла. Сам-то плох, по инвалидности копейки получает. Я на Госдаче через день убираюсь – тоже кот наплакал. Если бы не отдыхающие да мандарины, хоть в кулак свисти.
– Не так уж он и плох, как я погляжу! – хохотнул дядя Юра.
– Дурацкое дело нехитрое! – поморщилась наша хозяйка. – Пошли, а то к вечеру не дойдем!
Мы добрались до начала улицы Орджоникидзе, в конце которой обитали Суликошвили. Она уходила вглубь частного сектора, а потом снова выныривала на Привокзальную тропу, образуя загогулину. Кружным путем по узкому мостику, перекинутому через речку, да еще с поклажей мы не пошли, продолжив движение вдоль канавы. Навстречу из проулка выехал на велосипеде усатый почтальон. На нем была синяя форменная рубаха и фуражка, тоже огромная. Правую брючину он прихватил бельевой прищепкой, чтобы не попала между зубцами и цепью. Я на такой случай предпочитаю железные «крокодильчики» для штор: надежней и не так бросаются в глаза. К багажнику была приторочена большая кожаная сумка с письмами. Увидев нас, почтальон соскочил с сиденья, прислонил велосипед к упругому кусту и кинулся обниматься с Батуриными:
– Джим-джим, кого я вижу! Здравствуй, дорогой!
– Здравствуй, Аршба!