Совдетство. Книга о светлом прошлом - стр. 136
– Микробы точно есть.
– А глисты?
– Нет, они паразиты и без человека жить не могут.
– Как ты без Комоловой?
– А ты без Боковой.
– Ладно, в расчете. Интересно, а девчонки могут, как мы, стоя?
– Вряд ли. Анатомия у нас разная…
– Да уж, – кивнул Пашка. – Против анатомии не попрешь. У тебя растет?
– Что?
– То самое. – Лемешев выразительно опустил глаза.
– Есть немного. В последнее время. На пару сантиметров.
– У меня тоже. Слушай, Шляпа, а у тебя часто встает? Я, знаешь, в последнее время даже треники стараюсь на физкультуру не надевать.
– Бывает, – скупо ответил я, не открыв другу свою тайну.
По причине, науке не известной, у меня почему-то твердеет при виде курящих женщин, даже старух. Просто бедствие какое-то! Хоть к врачу беги… А как объяснить? Когда глотать больно, все понятно. А тут, что скажешь? Неудобно как-то… Я просмотрел все журналы «Здоровье», какие нашел дома, но ни малейших упоминаний о подобном недуге там не нашел, зато прочитал несколько статей о вреде онанизма. Смешное слово, если учесть, что нашего учителя математики зовут Ананий Моисеевич.
– А ты знаешь, что его трогать нельзя? – поинтересовался я.
– Еще бы! Все уши с детства прожужжали.
– А ты знаешь, что от упорного онанизма можно с ума сойти?
– Еще бы! Сначала сухотка спинного мозга, а потом слабоумие, – подтвердил осведомленный Лемешев, читавший, видимо, те же самые журналы. – А от неупорного, как думаешь, что бывает?
– От неупорного волосы на ладонях растут, – повторил я недавно услышанную шутку-подставу.
– Брось, – нахмурился мой друг и вскользь глянул на свои руки.
– Наколка – друг чекиста! – засмеялся я.
– А все же какая-то дрянь там живет! – смущенный Пашка заглянул в отверстие. – Слышал, в Барыбине в лагере «Полет» чистили яму и нашли головастиков величиной с сома? Зубы – как у щуки, а ноги и клешни – как у рака.
– Крыльев нет? – уточнил я.
– Нет, но зубы ядовитые, как у гадюки. Приехали люди в черных очках и белых перчатках, тварей положили в бронированные ящики, а с пионеров и вожатых взяли подписку о неразглашении.
– И с младших отрядов?
– Что они, дураки, что ли? Родителей вызвали.
– Ты-то откуда знаешь?
– От Козловского.
– А он – откуда?
– Теперь не спросишь…
Нашего третьего друга Козловского позавчера забрал отец якобы по семейным обстоятельствам. На самом деле Вовка не выдержал бойкота, который ему объявил отряд, и запросился домой, опасаясь «темной». Мы бы, конечно, за него заступились, но он сам виноват. Из-за него, труса, Анаконда велела усыпить Альму – любимицу всего лагеря. Семафорыч, чуть не плача, повел ее на хоздвор, а она упиралась, скулила, словно чувствовала нависшую над ней опасность. Животные очень прозорливы. Говорят, в Ташкенте перед землетрясением все кошки и собаки кинулись на улицу, и те горожане, которые выбежали за ними, остались в живых. Остальных завалило. Трупы грузовиками возили. Так рассказывают. Альму же никто с тех пор не видел, только Нинка Краснова сообщила, что за забором, рядом с насыпью, появился свежий холмик. Девчонки бегали туда, чтобы положить цветочки. Эх, Альма, Альма…
Перед отъездом Козловский затравленно озирался. Он переживал не только из-за того, что придется держать ответ перед матерью, толкавшей я в молодости ядро. Нет, тут что-то другое. Наверное, наш несчастный товарищ предчувствовал, что больше не вернется в «Дружбу», ведь здесь никогда не забудут о его подлости, стоившей жизни ни в чем не повинной собаке. Жаль, целых пять лет мы были неразлучной троицей – Лемешев, Козловский, Шаляпин.