Сотворенный для величия - стр. 6
Высшая форма человеческой надежды
Действие – плод надежды. Чем сильнее надежда, тем выше цель. Великодушие стимулирует надежду, дает ей всепоглощающую и опьяняющую силу.
В июне 1940 года, находясь в изгнании в Англии, генерал де Голль преподал миру потрясающий урок надежды: «Я, одинокий и лишенный всего, чувствовал себя в положении человека на берегу океана, через который он собирается перебраться вплавь»[2]. Вопреки препятствиям де Голль стал действовать, не сомневаясь в своей способности объединить французов вокруг себя и победить нацистскую Германию.
Надежда устремлена к величайшему благу, невзирая на объективно существующие трудности. Вдохновленные предстоящим заданием, одновременно благородным и трудным, душа и сердце без остатка отдают себя его выполнению.
Эрик Лидделл, чемпион Олимпийских игр 1924 года и один из бегунов, воспетых в популярном фильме «Огненные колесницы», однажды в самом начале забега получил подножку от соперника. Он упал на землю и поднялся, когда все остальные участники уже убежали на 20 метров вперед. Он догнал основную группу и обогнал ее, первым разорвав финишную ленточку. Потом упал на землю, обессиленный, но торжествующий.
Надежда – это ликующее устремление, радостная жажда поиска, в которой человек в определенном смысле уже владеет тем, чего он жаждет. Эрик Лидделл, человек глубоко религиозный, прекрасно выразил ликующую суть надежды: «Когда бегу, то чувствую Его радость».
Великодушие несет в себе человеческую надежду, оно доверяет человеку. Нельзя путать человеческую надежду с надеждой богословской. Богословская надежда доверяет Богу по выражению апостола Павла: «Все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе!»[3].
Великодушие – это природная добродетель, которую человек может обрести и развивать в себе собственными силами; сверхприродная надежда – это добродетель, вложенная в человеческую душу Богом; вместе с верой и любовью она представляет собой одну из трех богословских добродетелей. До XIII века христианские богословы не отличали великодушия от богословской надежды. Они говорили о великодушии там, где на самом деле речь шла о сверхприродной добродетели надежды. Для них великодушен тот, кто осознает свое убожество и ищет в одном только Боге силы для личностного развития и завоевания мира[4].
В XIII веке Фома Аквинский, прочитав верный перевод трудов Аристотеля, вернул термину «великодушие» его подлинное значение. Для него, как и для Аристотеля, великодушие – идеал величия человека, идеал доверия к человеку. Фома четко отличает природную добродетель великодушия от сверхприродной добродетели надежды.
Восстановление Фомой человеческого начала – одно из великих достижений в истории христианской мысли. Христианский гуманизм во всем своем масштабе родился из этого нового мышления.
Великодушный христианин во всем надеется только на себя, как если бы Бога не было (великодушие), и одновременно полагается лишь на Бога, словно он, христианин, ничего не может от себя (богословская надежда). Он ведет себя как «взрослый» в природном плане, и как «дитя» в плане сверхприродном. Впрочем, его «сверхприродное детство» не пассивно: сверхприродная надежда, как и надежда природная, не пугается трудностей; напротив, она мобилизует всю душу человека, направляя ее к завоеванию желаемого блага. Психология надежды одна.