Сотерия - стр. 23

– Яна, разве я произвожу впечатление зверя?

– Одно я знаю точно, я зря трачу с Вами время. Давно наступило время ужина. Меня ждет пациент!

Я встала с кресла и подошла к двери.

– И, кстати, – добавила я, повернувшись к Еремееву, – в психиатрии существует такое понятие, как «Сотерия».

Я покинула кабинет. О чем разговаривали двое врачей, когда я оставила их одних – мне не ведомо.

18.07.

Герман уже сидел в кресле-каталке, а рядом стоял Ваня.

– Как дела? – спросил у меня санитар, увидев мое недовольное выражение лица.

– Как у одноклеточного организма, которому вживили разум.

Я вывезла коляску в коридор и направила в столовую.

– Да не переживай ты, – успокаивал меня Ваня, – ничего они тебе не сделают. Сами же прекрасно знают, что ты – его последняя надежда. Лечили его препаратами двадцать лет – все без толку, а ты с ним даже спишь в обнимку при расстегнутых ремнях и ничего… Это уже прогресс.

– Ну да. Только не говори никому о моих достижениях.

– Мы же договорились.

Я взяла у Вани ключ, отстегнула Германа, пододвинула тарелку ближе к нему.

Он тревожно смотрел на меня, но в то же время в его глазах плескалась бездонная забота, в ответ на мой грустный потухший взгляд. Он бережно взял меня за руку, которая лежала на краю стола, и вопросительно посмотрел на меня.

– Все хорошо, – через силу улыбнулась я.

Он не согласился, отрицательно качнув головой.

– Ну, хорошо. Я солгала. Не все.

На глаза наворачивались слезы. Мне хотелось уткнуться в него и зареветь, но я сдержалась.

– Я просто маленькая девочка, которая заигралась во взрослую жизнь.

Герман подъехал ближе к столу, поставил левый локоть на столешницу и провел тыльной стороной пальцы по моей правой щеке.

– Все будет хорошо? – спросила я.

Он утвердительно кивнул. Я улыбнулась. Что я еще могла сказать? Ничего. Он сам все прекрасно понимал и не нуждался в моих объяснениях и словах.

Псих, которого пристегивают ремнями к кровати и надевают смирительную рубашку, завязывая сзади рукава, относился ко мне так, как никто никогда себе даже представить не мог. Он – единственный, кто меня понимал и искренне жалел… Быть может потому, что однажды его пожалела я?

Вот кто, во истину, был овечкой в волчьей шкуре. Он только казался таким: агрессивным, злым, но на самом деле в его душе был прекрасный сад из ароматных цветов.

18.40.

– Тебе пора, – раздался голос Вани рядом со мной, когда я расправляла подушку под головой Германа.

– Может мне не уезжать? – в надежде, что санитар меня поддержит, задала я вопрос.

– Филин будет против, – с сожалением в голосе заметил мой собеседник.

– Ну, в конце концов, он может и не узнать. Он сам уедет отсюда в семь.

– Ян, ты рискуешь. Сильно.

– Ты сам сказал, что они мне ничего не сделают.

– Позволь с тобой поговорить начистоту.

– Конечно.

– Пойдем, выйдем.

Он вывел меня в коридор, прислонился правым плечом к стене. Я закрыла за собой дверь в палату и встала напротив собеседника.

– Зачем ты это делаешь? – спросил он.

– Что? – искренне недоумевая, поинтересовалась я.

– Держишь его за руку, спишь в обнимку, проводишь рядом целые дни, а теперь требуешь и ночи? Не говори, что ты…

– Нет! – испугалась я того, что он собирался сказать, хоть и не знала, что именно.

Ваня подозрительно посмотрел на меня.

В этот момент мне вдруг показалось, что я провинившаяся школьница в кабинете директора.