Соперница с обложки - стр. 21
– Алло, – раздалось в трубке через несколько томительных минут.
– Алло, привет, это я.
– И чего так рано? Еще ведь нет и полуночи. До нее еще почти пара часов, – попытались остроумно пошутить на том конце провода.
– У нас проблемы, – тут же ошарашила Тамара, быстро их перечислила и подвела итог: – Надо что-то делать!
– Тут сделать можно только одно, дорогуша… – в трубку притворно зевнули. – Ладно, давай сюда подъезжай, посидим, подумаем…
Глава 5
– Славик, это ты?
Лозовский окаменевшими пальцами повернул ключ в замке, накинул цепочку и с облегчением привалился к захлопнувшейся двери. Наконец-то он дома.
Господи, какое же счастье иметь свой угол! Свой собственный! Не оттяпанный у одуревших от старости родителей, не заработанный постельными трудоднями у обеспеченных любовниц, а свой собственный угол, о котором никто пока не знает!
Часть денег на него он успел скопить, часть пришлось одалживать у банка. Ничего, расплатится. Он молод, энергичен, работоспособен, талантлив даже как руководитель. Это все в «Октаве» признали. Перейдет работать в другую фирму, его уже приглашали. Пускай зарплата несколько ниже, зато он там свободу обретет. А это куда как дорого стоит.
– Славик! – голос Наташи зазвучал тревогой. – Чего молчишь? Это ты?
– Кому еще быть в нашем доме, малышка? Конечно, я…
Лозовский снял ботинки и переобулся в домашние клетчатые тапочки.
В доме Марианны не принято было этого делать. Там переобувались лишь перед тем, как идти в ванную. Лозовскому это не нравилось. Не нравилась пыль, которая тащилась на обуви в квартиру. Не нравилось сидеть в уличной обуви перед телевизором или за обеденным столом. Будто все еще с работы не вернулся, будто продолжаешь трудиться.
Хотя так оно все и было на самом деле. Он отрабатывал, он трудился, он никогда с Марианной не чувствовал себя дома. А вот с Наташкой…
Милая, славная, хорошая, надежная, любимая. Он так счастлив был с ней! Так хотел продолжения и упрочения этого счастья, так смаковал каждый прожитый с нею день, а жили вместе они всего лишь вторую неделю, что решился все же на то, что сделал сегодня вечером.
Он сделал, он освободился, а там будь что будет. Главное, он с Наташкой. Главное, у них теперь свой собственный дом, одна на двоих семья.
Когда же он понял, что готов провести с ней остаток своей жизни? Когда почувствовал, что эта женщина никогда ему не надоест и не наскучит? Он готов был видеть ее заспанной, в бигудях, с сопливым от простуды носом, недовольной. Он готов был! Он хотел с ней и только с ней тех самых будней, которых все боятся и называют серыми. Вместе по утрам трясти покрывалом над кроватью и ворчать незлобиво, когда край выскальзывает из рук. Бежать наперегонки в ванную и толкаться у раковины в измятых ночных пижамах. Готов был изнывать от голода, когда она затянет с обедом, потому что проторчала в парикмахерской. И грызть морковку, сидя на табуретке в кухне, как на жердочке, он тоже готов был.
Он готов был ко всему этому, только с ней чтобы, с Наташкой!
Так когда он понял это? Две недели назад, когда предложил ей переехать к нему? Или в тот самый первый день их встречи, когда едва не сшиб ее с ног в дверях супермаркета?
Он тогда летел как сумасшедший. Зол был. Сильно зол на Марианну, на себя. И слабость Марианнину проклинал, заставившую его пойти у нее на поводу. И свою собственную, не сумевшую противостоять. Все проклинал, и даже родителям досталось, которые ему порекомендовали обратиться через десятую голову к одним из знакомых Марианны по вопросу трудоустройства.