Солнце на блюде. Следствие ведёт Рязанцева - стр. 10
Агата хотела спросить, что, для начала, было в плане «А», но постеснялась, потому ограничилась вопросом:
– Это что-то секретное?
– Да, – прошептала Изольда, подскочила и выбежала из кухни. Через минуту вернулась и протянула листок. Набор разного размера букв, уложенных в предложения, расплывался в близоруких глазах Агаты серыми полосками.
– Это что, реклама?
– Это моя надежда. Мой план «Б», – Изольда схватила со стола очёчник, раскрыла и уложила очки на нос. Заговорщицки зачитала: – «Потомственная колдунья, астролог, хиромант и ведунья Катаретта Лин скорректирует судьбу, смоделирует будущее, договорится с Вселенной…».
– Что за чушь? – перебила Агата. – Ты что, в это веришь?
– Почему нет?
– Да это развод. «Договорится с Вселенной…» – ерунда какая-то.
– Ага, про сковородку ты мне сегодня плела – не ерунда, значит? Или ты отрицаешь наличие Вселенной и её разумности?
– Не то, чтобы отрицаю, но… – хотела вразумить подругу Агата Тихоновна, но, не найдя убедительных аргументов, замолчала.
– Зря я тебе рассказала, – обиделась Изольда и спрятала рекламный листок в карман.
Глава пятая
Небо – такое чёрное, словно выкололи оба глаза сразу. Словно уже наступила ночь, наступила навсегда, и рассвета больше не предвидится. И мелкий, противный дождь, что моросит по щекам, и озноб. Озноб везде. Снаружи, внутри.
Эмма поёжилась. Сколько раз она выступала в трагических ролях. Ах, как она пела Тоску в Мариинке! Как заламывала руки! Да что там Мариинка! Ей рукоплескали в Метрополитен-опера! В Ла Скала!
Захотелось упасть и разреветься. Прямо вот тут на ступеньках театра. Какого-то… Эмма подняла голову. «Новый театр» – закрученные вензелем гипсовые буквы на фронтоне фасада вызвали зубной скрежет. До чего она докатилась! Какой-то завалящий театришко! Разъеденное каньонами морщин лицо худрука тут же всплыло перед ней огромной персиковой косточкой. Как смеет он… человек от сохи… так с ней разговаривать? Делано вежливо, но презрительно. С ней! Одной из лучших сопрано в мире! Обладательницей красивейшего, насыщенного бархатом голоса… так писали о ней в «Педивикии», между прочим… с рабочим диапазоном от середины малой октавы до середины второй!
– Извините, но на сегодняшний день у нас нет вакансий. – Человек с лицом персиковой косточки опустил глаза в стол и стал нервно перекладывать какие-то листы.
– Так освободите! – не выдержала Эмма. – Вы понимаете, кто к вам пришёл? Имя – Эмма Требьяни вам ни о чём не говорит?
– Говорит, конечно, – худрук поднял закопавшиеся в морщинах глаза. – Я узнал вас. И заслуги ваши знаю. Особенно перед Отечеством.
Трагедия! Она столько раз играла её на сцене, что, кажется, трагедия приклеилась к ней, впечаталась в её жизнь навсегда. А что такого она сделала? Что такого? Они называют это изменой… Тычут в лицо. Пусть не прямо. Хотя и прямо тоже. Но её вынудили. А как она должна была поступить, если её поставили перед таким выбором – Родина или Ла Скала? Ла Скала! Она жертва! Её обманули. Её вынудили. А все те слова… все её заявления… её заставили. Разве это её слова? Её мысли? Ну да, она их говорила… в многочисленных интервью, но она так не думала, она вообще об этом не думала. Какое ей дело до всего, что не касается театра. Что они ей тычут её гражданством. Ну и что, что она приняла гражданство другой страны? Искусство оно для всех. И она же, в конце концов, вернулась.