Солдат. Политик. Дипломат. Воспоминания об очень разном - стр. 4
– Что, Анна Семеновна, получше стало? Вот и хорошо. Иди домой и не беспокойся. Все у тебя пройдет. – И от денег отказался».
Если случалось что-то серьезное, везли в больницу – на Сетунь (это в Кунцево), в Рублево или в Боткинскую больницу.
Самое яркое воспоминание относится к зиме 1924 года. Дом в Строгине, вся семья в сборе. Сидим за столом. Стол обычный, крестьянский. Какой-то столяр-плотник из местных сделал. На столе керосиновая лампа. Ужинаем.
Вдруг гудки. Все затихли. И в этой абсолютной тишине мать говорит: «Ленина хоронят. Ленина хоронят». Несколько раз она так сказала. Как сейчас помню, все встали из-за стола. А что такое в крестьянской семье встать из-за стола, когда пища еще не доедена? Вышли на холодное крыльцо. Я хорошо помню, что на мне были короткие штаны и коротенькие валенки. Фактически раздетый. Стою – холодно! А гудки все гудят… гудят… И все – в полной тишине…
Поразительно, я пронес это воспоминание через всю жизнь.
Как мы выживали
Мой отец был грамотный и очень уважаемый человек в деревне. В феврале 1921 года крестьяне поручили ему поехать в Кунцево, чтобы отстаивать на очередном собрании какие-то общие строгинские интересы. Тогда после революции много собраний было.
На обратном пути отец, крепкий, здоровый мужик, заехал в Крылатское к двоюродному брату. Вместе посидели немного в трактире, и ему стало жарко. Он распахнулся – а погода в феврале была ветреная, – простудился и на девятый день умер от крупозного, как тогда говорили, воспаления легких. Умер молодым – ему не было и сорока.
Отец был заботливым семьянином и мечтал построить отдельный дом. Мой митинский дед не раз предлагал ему:
– Григорий Сергеевич, ну давайте я вам дом построю. У меня свой лес есть, а потом вы мне заплатите.
– Нет, – упрямо отклонял отец предложение тестя, – я построю сам.
И действительно, он загодя уже привез на двор строительный лес, но неожиданно умер. Лес так и остался лежать и гнить под открытым небом.
Матери не до лесу было. У нее на руках осталось шестеро детей: двое сыновей и четыре дочери – мал мала меньше. Самой старшей, Клавдии, – двенадцать лет, мне – неполных десять месяцев.
У матери – порок сердца, она не работник. Да все это случилось, когда страна переживала период разрухи. Впереди нас ожидало голодное лето 1921 года. Наша семья должна была просто выжить. Старшая сестра мне позже рассказывала: «Мать плачет: как же мы жить-то будем? Картошки ничего не осталось. Даже до новой дожить не сможем!» И как все радовались, когда случайно обнаружили в подвале в яме несколько мешков картошки – семенной и про запас! Это отец засыпал ее туда осенью – позаботился!
Как же мы выжили? После смерти отца остались земля, лошадь, корова, птица, семена, отцовские связи в Москве – наши клиенты, покупавшие у нас молоко и овощи. Но главное – дружная семья и родня, поспешившая на помощь.
Вскоре к нам переехала мамина сестра, тетка Анисья. Она была года на четыре-пять старше моей матери. У нее тоже умер муж, и мы объединились в одну семью. И хотя она, как и мать, не могла пахать, но очень помогала. Например, кормила и доила корову, а это не менее важная работа.
Каждый в меру своих сил трудился. Моя старшая сестра Клавдия в свои неполные тринадцать лет начала пахать землю. Эта главная тяжелая работа легла на ее плечи, потому что нанять работника мать не могла. Очень ее мать жалела! А потом и старший брат впрягся в обработку поля, водил в ночное лошадь, ухаживал за скотом. Кто-то мыл полы, кто-то что-то ремонтировал.