Солдат из прошлого. Воскрешение - стр. 23

– «Ноу!»

О том, что Мох позвал и ее, узнал, когда она пришла с поля с бутылкой. – «Кстати, где она?» – Макс осмотрелся и увидел в стороне то, что искал – недопитое шампанское, бутылка валялась рядом с крыльцом, видимо, Кристина ее бросила, когда незнакомец на нее напал. Опрокинулась, но в ней еще оставалось прилично.

– "Эх, дотянуться бы, этот вкус, пузырики…., на рассвете самое то. Блин, хоть бы все это было сном, бесконечным, мерзким, но все же сном», – подумал Макс и сразу вспомнил про Моха. – Эти гоблины тоже воскреснут. Не хотелось бы». Макс постарался отогнать воспоминания, которые снова потянули за собой грусть, тоску и одиночество:

– «С прошлым надо расставаться, иначе я застряну в нем. А так, если повезет, если не буду тупить, может быть снова встречу этого кота. Классный. Зверюга. Здоровый и в людях разбирается».

***

– Давай тут, я уже не могу терпеть! – послышались голоса и Макс стал прислушиваться к тому, о чем между собой говорили Кристина и «солдат».

Затрещали под ногами сучья.

– Вот зачем это? Ты специально меня в эти колючки засунул?

– Ты же сказала, что уже не можешь, капризная, давай уже, делай свои дела.

– Как? Развяжи!

– Тьфу.

…

– О-е-е…, – возглас Кристины выражал полное удовлетворение, непонятно чем – что ей развязали, наконец, руки или тем, что она смогла, наконец, сходить в кустики по маленькому или что там ей приспичило от волнения. Вспомнив полупустую бутылку шампанского, Макс удивился, как долго она терпела.

– Долго еще?

– Не торопи. Шампусик он такой – торопиться не надо, а то через пять минут снова захочу.

– Ясно, сиди до вечера, мне спешить некуда.

– Мне тоже, – ответила Кристина.

– Врешь небось, а сама только и ждешь, когда те с поля придут к вам на помощь? Вы же условились?

– В смысле, договорились? Никак. Бухло закончится – придут. Мы тут с вечера зависаем, народ подошел к вопросу ответственно – нажрались все!

– Нажрались? Почему решили есть в поле?

– Нажрались, в смысле напились, – вздохнула Кристина и это было слышно даже на расстоянии. Она умела, как никто другой, такими вот вздохами показать свое отношение и еще конкретизировать, если хотелось «засадить побольнее». Сейчас, например, ее безмерно раздражала тупость этого странного «незнайки», который к тому же разговаривал, как старый дед.

***

Макс вспомнил, что такие же слова слышал от пожилых родственников, с которыми общался не так часто – родители считали, что общение со стариками его испортит и вместо деревни летом отправляли в тематические лагеря:

– Там его сверстники! Пусть учится взаимодействовать, конкурировать. А деды что, будут про свой СССР рассказывать, как там было зашибись, не дай бог в школе на уроке истории повторит, дети будут смеяться, а учитель будет усиленно отмораживаться.

Опасения были не напрасными. Макс уже спросил однажды учителя:

– «Почему дети в СССР говорили: «Спасибо за наше счастливое детство». Они придумывали?»

Учитель с ответом запутался и был рад, когда прозвенел звонок и урок закончился.

О том, что вопрос резонанс все же имел, Макс понял по тому, что его перестали звать на дни рождения, хотя мама всегда снаряжала его конвертом, в котором было не меньше тысячи. Социум защищался, выдавливая «маргиналов», с их точки зрения, на обочину. Со временем Макс научился лицемерить, но кое-что в сознании осталось, создавая дискомфорт в общении с теми, кто реалии постсоветского мира воспринял, как должное. Свое общество и точку зрения не навязывал, предпочитая избегать конфликтов. Если не получалось, посылал на … и уходил. Несколько раз приходилось драться – людям не нравилось, когда их посылали, а другого способа отвязаться от назойливых призывов поспорить, Макс не знал. Предмета для спора не видел – чувствовал, что прав потому, что бесконечно верил своему деду. Когда родители поняли, что дед их «сделал», было поздно. Хотя мать все время пилила отца за то, что он ее не послушал и допустил к «нашему мальчику». Когда деда не стало, Макс понял, что осиротел, а у матери к деду появилась новая претензия – что он «украл у них сына» – в общем, обычный бред взрослых, воспитанных на постсоветском вранье.