Соль земли - стр. 52
– Строгову Марину Матвеевну! – с подъемом проговорил председатель. Зал отозвался дружными аплодисментами.
– Ну вот, а ты тащилась сюда, – сдержанно улыбнулся Бенедиктин.
– Я скоро, Гриша, приду. У нас официальная часть никогда не затягивается, – сказала Марина.
Заседание действительно продолжалось недолго. Перед концертом объявили перерыв. Марина задержалась на сцене: помогла унести стол. Когда вышла, зал уже опустел. Люди гуляли по коридорам, и в раскрытые двери зала врывался шум, похожий на шум реки в весеннее половодье.
Бенедиктина на прежнем месте не было. Марина не нашли его и в коридоре. Она бросилась в курительную комнату. Он стоял в уголочке один и курил жадными, глубокими затяжками.
– Вон ты где! А я с ног сбилась, – сияя улыбкой, воскликнула Марина.
– Прости, Мариночка, варварски захотелось курить.
Муж говорил спокойно, но Марине показалось, что голос его дрогнул. «Обиделся, что я задержалась на сцене», – промелькнуло у нее в голове. Она подняла глаза, чтобы проверить свои подозрения, но встретилась с его взглядом, полным любви к ней и успокоилась.
Концерт давал коллектив художественной самодеятельности института. Марине нравились такие концерты. Столько было простоты и искренности в выступлениях певцов, танцоров, музыкантов, что недостаток профессионального мастерства с лихвой восполнялся безыскусственным весельем, которое сразу же захватило всех. Потом начались танцы. Давно Марина не танцевала с таким упоением.
– Марина Матвеевна носится сегодня по залу, как ласточка на просторе.
– Еще бы! Вернулся муж, – переговаривались женщины, наблюдавшие за ней.
Григорий и Марина вернулись домой в три часа ночи. Сбрасывая с себя легкое пальто в прихожей, Марина весело сказала:
– Ну как, Гриша, наш вечер? Понравился?
Бенедиктин не спеша снял шинель, повесил ее на вешалку, в упор взглянул на Марину и спросил:
– Откровенно?
Марина удивленно пожала плечами.
– Ну конечно, откровенно.
– Чепуха! Невнятный доклад «галопом по Европам», худосочный концерт и эти старомодные танцы «до упаду»…
«Он, по-видимому, шутит. Ведь вечер был на славу. Так было всем весело», – подумала Марина. Она внимательно посмотрела на мужа.
На его полном лице не было и тени улыбки. Бенедиктин сел на табурет и, ожесточенно размахивая щеткой, смахнул пыль с ботинок. Он любил, чтоб обувь блестела.
Марине стало обидно, что муж не разделяет ее настроения, но она подавила в себе это чувство, стараясь понять, чем же он недоволен. «Уж не тем ли, что я так много танцевала с другими мужчинами?»
– Ужинать будем, Гриша? – спросила она, испытывая желание быстрее возвратить прежнее приподнятое состояние.
– Обязательно, Мариночка. Я очень проголодался, – ответил Бенедиктин и, положив щетку на полочку, направился в столовую.
Как и у всякого человека, у Марины Строговой существовал свой интимный мир. Этот мир складывался из тысячи таких мелочей, о которых не всегда говорят даже с самыми близкими людьми. Это были вкусы, склонности, привычки.
Марина, к примеру, не любила тесную обувь и всегда покупала туфли на номер больше. Она не переносила духов с теплым и резким запахом и покупала духи более дешевые, но непременно с нежными, холодными оттенками. Одежду она предпочитала из темных материй и не любила никаких пестрых тканей. Женщин, которые с первых минут знакомства начинали рассказывать о своих взаимоотношениях с мужьями и любимыми, она презирала. Сдержанных на слово, даже несколько косноязычных людей она предпочитала говорунам и краснобаям. Совершенно не переносила она так называемых остряков. Острословие, по ее представлениям, имело что-то общее с жонглерством в цирке и было больше сродни ремеслу, чем уму и таланту. Мягкость движений и живость черт – вот что составляло, по ее убеждениям, истинную прелесть внешности женщины. Красивые (в смысле правильности черт), но холодные, неподвижные лица вызывали в ней сожаление. Из всех цветов, существующих на земле, ей больше нравились самые контрастные: черный, белый, красный. Ее привлекали романы и повести, но она не любила читать рассказы и обычно, просматривая журналы, пропускала их. Стихи ей нравились такие, которые будили представление о высоком назначении человека, о его долге перед людьми и родиной. Из стихов о любви она выделяла лишь те, в которых очарование молодости было передано с трепетной и чистой правдой: в правде этой, казалось ей, все просто и искренне и как бы нет еще примеси опыта более поздних лет человеческой жизни.