Соль и шторм - стр. 3
– Это фокус, – повторила она чуть слышно. – Смотри на веревку.
Веревка… Она дрожала и трепетала… В то же время руки бабушки оставались неподвижными.
Ветер усилился, завыл так пронзительно, словно ему было больно, но я не сводила глаз с натянутой веревки, напоминавшей теперь гитарную струну.
– Бабушка? – прошептала я. Мое сердечко сжалось, ладони вспотели, кончики пальцев подрагивали. И тут я почувствовала, как сквозь пальцы, кожу, кости в меня проникает неведомая сила. Проникает глубоко, наполняя каждую клеточку, хватая и раздирая, будто разыгравшийся кот рвет моток с нитками.
Из глаз хлынули слезы, я хотела вырваться, но не смогла пошевельнуться, словно превратилась в камень. Бабушка молчала. Меж тем ветер бушевал все неистовее, казалось, еще немного – и оконные стекла разлетятся вдребезги и тогда свирепый вихрь ворвется в дом и доберется до нас, до меня. Я шумно выдохнула, но вдохнуть… не смогла. Ни глоточка воздуха – чья-то невидимая рука сжала мне нос и рот, как будто я тонула и задыхалась.
«Бабушка!» – прохрипела я, из последних сил дергая веревку, что вертелась у нее между пальцев. Ветер с размаху колотился в окна, истошно выл за дверью, как дикий, обезумевший зверь.
Вдруг все рамы распахнулись. Я зажмурилась, чувствуя, что ветер набросился на меня. Он царапал щеки, вздымал волосы. Бабушка тут же принялась быстро и ловко перебирать веревку пальцами, туго затягивая узелки. Мои руки теперь лежали поверх бабушкиных и повторяли каждое движение, словно я была марионеткой. Я с трудом вдохнула и закричала так громко, так пронзительно, что, казалось, с этим криком вырвалась и навсегда исчезла частичка меня, растворилась в вихре. Мой вопль слился с воем ветра.
– Тс-с-с… Тише, милая, скоро все закончится…
Бабушка обняла меня за плечи, я заметила, что в руках у нее уже ничего нет, и зажмурилась. Потом икнула и наконец смогла вдохнуть полной грудью. Открыть глаза сразу не решилась, так и продолжала сидеть, зажмурившись и крепко прижав стиснутые кулаки к груди, но вскоре поняла, что ветер в самом деле умолк. В доме было тихо и прохладно.
Я осторожно разомкнула веки и осмотрелась. Все тело ныло, как если бы я хорошенько потрудилась. Впрочем, то было лишь напоминанием о боли, которая пронзала меня и рвала изнутри и затем внезапно стихла.
– Мне это не понравилось, – я посмотрела на бабушку. – Мне было больно.
Сначала показалось, что бабушка меня не слышит. Дышала она тяжело, лицо ее посерело, веки подрагивали. Я нахмурилась. Вообще-то такой я видела ее не раз, обычно после каких-нибудь серьезных заклинаний.
– Бабушка? – я коснулась ее лица. Она вздрогнула, откинула голову назад и… засмеялась. Затем положила ладони мне на грудь, и я почувствовала, что от ее рук исходит и наполняет меня неведомая сила.
– Все хорошо, дорогая, – прошептала она дрожа. – Ничего, что больно. Так и должно быть.
Тут я увидела веревку и потянулась к ней, поглядывая на бабушку. На этот раз она позволила взять ее в руки. Я ухватилась за один конец и протянула веревку между пальцами, ощутив на ней три тугих узла.
– Что это ты сделала? – спросила я, показав на узелки.
Странное дело: когда я их сдавливала посильнее, то казалось, что внутри каждого что-то гудит и постукивает…
– Не я сделала, а мы, – поправила бабушка, забирая у меня веревку. – Каждый узелок – это ветер. Развяжи первый – и вот тебе легкий бриз. Второй – уже посильнее. А самый мощный – третий. Развязать его – значит выпустить на волю ураган, да такой ужасный, что ты даже представить себе не можешь.