Сокровище рыцарей Храма - стр. 22

(таких асов в его среде называли «купцами») и мог практически мгновенно, «по ходу пьесы», изобразить любого человека – от надменного козыря до жалкого, забитого существа, одного из тех, кто пробавляется на церковной паперти.

В общем, Васька Шнырь был еще тем артистом…

– На другой день после нашего разговора Гришку нашли мертвым… – Петря содрогнулся.

Быстро схватив чашку, до половины наполненную водочным самопалом, подкрашенным чайной заваркой, он выпил ее одним духом и занюхал хлебной коркой.

– С печки упал? – безразлично поинтересовался Васька.

– Зарезали… как барана. В его же хате. Кровищи было… – Петря снова побледнел.

– Наверное, дружки… по пьяной лавочке, – высказал предположение Шнырь. – Не водись с кем ни попадя.

– Не было у него дружков! Он общался лишь со своими напарниками по работе, а также со мной – по-соседски, и то очень редко. Гришка всегда сторонился людей. Он так и не женился, хотя мужик был видный. Потому и пошел в гробокопатели – я так думаю, – чтобы быть подальше от мира. У Гришки было намерение податься в монахи, но его сдерживало то, что в монастырях запрещено даже прикасаться к вину. А это для Гришки было как кость в горле.

– Да, это загадка… – Васька разлил «чай» Сироштана по чашкам и сказал: – Давай выпьем… за упокой души раба Божьего Гришки…

Приятели выпили, и Шнырь, подозвав молоденького полового, кивком головы указал на опустевший чайник. Мальчишка с юной прытью побежал выполнять заказ.

– Так говоришь, Гришке всунули «перо» между ребер… – Васька задумчиво разминал папироску своими на удивление длинными и гибкими пальцами.

– Не просто пырнули ножом, а разрезали его на куски, как свинью, – уточнил Петря.

– Да-а, значитца, в этом деле и впрямь что-то нечисто…

– Я ж тебе говорю.

– Ну, это еще не факт, что зарыли что-то ценное. Однако же неплохо бы проверить… Тихо, тихо! Не горячись. Сразу соваться на кладбище нельзя. Нужно все обмозговать как следует, набрать ватагу, а там и… В общем, понятно. Вдвоем мы вряд ли справимся. Уж больно сурьезная картина вырисовывается. А к тебе потом никто не подходил, про Гришку не спрашивал?

Петря похолодел.

– Спрашивали, – сказал он упавшим голосом. – Где-то спустя две недели после его смерти. Какой-то большой полицейский чин приезжал. Странный…

– И что он хотел узнать? – Васька пригнулся к столу и смотрел на своего приятеля с хищным вниманием.

– Дружил ли я с ним, какие разговоры велись между нами…

– Ну, это обычное дело. Сыск. Тебя обязаны были допросить.

– Так ведь допрашивали… на следующий день. Я сказал, что никакого отношения к Гришке не имею, знаю его лишь как соседа («Наше вам…» – «До свидания»), никогда с ним близко не общался, ничего не видел и ничего не знаю. Хорошо, что я в ту ночь подрядился разгружать вагоны… до утра разгружал. А потом пошли в трактир, прямо с утра. Гужевали до полудня, нам хорошо заплатили. Вся бригада грузчиков подтвердила, что я никуда не отлучался.

– Алиби… – сказал Шнырь. – Это называется алиби. Повезло тебе, румын. Иначе хлебал бы ты сейчас пустые щи в Лукьяновском замке[19]. Сшили бы легавые дельце – и привет. Но, я вижу, фараон тебе сильно не понравился. С чего бы?

– Чересчур гладко стелил. Я ведь раньше лишь с околоточным надзирателем общался, но тот, ежели что, сразу кулаком в морду. Этот же все культурно, грамотно, с подходцем. Прям убаюкал. Я едва не начал выкладывать ему все как на духу. Да вовремя спохватился, потому что наступил пяткой на гвоздь. У меня сапоги прохудились, и я, когда их чинил, каблуки прибил чересчур длинными гвоздями. Но концы не все загнул. Просмотрел. Вот гвоздь и начал шпынять меня, когда я из трактира вышел. А дома я даже не успел снять сапоги, как появился этот полицейский.