Размер шрифта

Сокровища Русского Мира. Сборник статей о писателях - стр. 6

Ярость к внешним врагам сочетается с приятием собственной несправедливой судьбы, отсутствием ненависти к ней. Романтик—поэт «в пустыне, за полярною чертою» не утратил оптимизма. В поэме «Прощание с юностью» есть попытка осмыслить собственные начала, проверить правильность открытых за прожитые годы истин.

«Полярный ветер. Сопки голубые.

Тиха в снегах тайга.

Текли года.

Друзья меня, возможно, позабыли,

Но я не забывал их никогда».

И опять один из ориентиров судьбы – отношение к песне. Но… Если в начале поэмы мелькнула попытка отказаться от этой стихии (к месту ли?): «Отпела песни юность. Отмечталась…» – то в финале непреходящее торжествует.

«И враз поймем, что мы совсем не дети,

и наши раны пот соленый жжет,

и не было,

и нет

жар-птиц на свете —

есть наша воля

жить на полный взлет.

И мы – почти что веку одногодки —

про юность

песни вечные споем,

за юность нашу

выпьем доброй водки

в последний раз…

И чарки разобьем».

Постоянное соприсутствие песенности делает эпос Ручьева лирическим, но в то же время остается эпос эпосом. В нем даже можно заметить некие гомеровские черты, благодаря отчетливо выраженному мифологическому элементу, который привносит вторая постоянная фольклорная составляющая ручьевского творчества – сказка с ее метафоричностью и притчевой поучительностью.

Один из замечательных примеров сказочной ручьевской метафоры человек-медведь в «Красном солнышке». Автор постепенно раскрывает содержание этого загадочного, на первый взгляд, образа. Поначалу он пользуется почти театральным приемом отстранения, ссылаясь на источники не очень-то достоверные.

«По слухам, поднимаясь из берлоги

и не боясь в морозы околеть,

почти всю зиму бродит по дороге

страдающий бессонницей медведь».

Далее уточняется источник слухов, они подтверждаются внушающими доверие очевидцами, но история остается все такой же загадочной.

«Как будто бы туманными ночами,

в железный холод, в жгучую пургу

проездом шофера его встречали

на каменном застылом берегу.»

И вот уже возникает портрет этого сказочного героя во весь рост:

«Мохнатой лапой обметая плечи,

встав на дыбки,

сквозь вьюгу напролом

идет медведь совсем по-человечьи,

весь запорошен снежным серебром».

Естественно возникает вопрос: да медведь ли это? Может, нечистая сила какая.

«Пусть чудеса случаются на свете,

но я ручаюсь все-таки в одном:

в такую зиму кровные медведи —

по доброй воле – спят спокойным сном.

Любой из них и в мыслях не захочет

спускаться с гор к ночному рубежу».

И вот разгадка найдена. Автор и фантастический герой оказываются одним существом.

«По должности своей —

ночной обходчик,

здесь только я дорогу обхожу.

Большую шубу опоясав туже,

похожий на медведя в полумгле,

один я ночью мучаюсь на стуже

по заполярной, сказочной земле».

Дальнейшее повествование развивается, как мысленный разговор с любимой женщиной. Это экспрессивно сближает человека-медведя Ручьева с медведем, в которого преображается герой Маяковского в поэме «Про это». Но на эмоциональной насыщенности двух лирических мужских образов сходство между ними заканчивается. У Маяковского медвежистость – одна из граней характера, так проявляется страсть, распаленная ревностью. Для Ручьева суровая роль медведя – это достойная мужская обязанность, долг перед всей Родиной, а, значит, и перед нежно любимой подругой.

Страница 6

На следующую страницу