Соколиная охота - стр. 22

– Знамо дело! К слову сказать, у них там ставят весьма недурные водевили. А вы что же, стало быть, думали, мы тут все темнота деревенская и в городах не живали? Нехорошо-с, Иван Карлыч, право!

– Что вы! – молодой человек с ловкостью дворцового интригана изобразил смятение. – Просто я полагал, что подобными развлечениями только мы, питерские, тешимся, ан выходит…

– Может, и выходит, – осек его Владимир Матвеевич и махнул рукой. – Идемте, идемте, а то мы с вами и к утру не доберемся.

И все же, что за неприятный господин! По всему выходит, человек образованный, а гонору-то, гонору! Из характера таков иль, может, из одного только форса? Нарочно он, что ли, пытается преподнести себя этаким сухарём? Вырисовывался яркий, но противоречивый образ – «просвещенный грубиян».

Впрочем, Ивану Карловичу не раз и не два приходилось наблюдать в людях удивительные метаморфозы, производящие во всякой живой душе такие колебания, что после в ней способны были запросто уживаться качества друг другу прямо противоположные. Скромность и разврат, начитанность и дикость. Или как в этом случае. Высокая образованность, сопровождающаяся совершенно хамскими выходками.

Нынче в Петербурге, например, не редко можно встретить провинциальных юношей, сыновей мелкопоместных дворян и купчин, приехавших в столицу для учебы. На момент поступления в университет от них за версту несет уездом и деревней. Но уже через год, а много два из скромных, прилежных молодых людей, сиречь домашних и до чрезвычайности тихих мальчиков, получаются сущие львы. Поклыкастей даже местных. Да и куда там местным! Спроси такого: «Дозволите ли огоньком одолжиться?». Услышишь в ответ надменное: «Не имею, сударь, привычки к табаку». Ни тебе уважительного взгляда, ни благочиния. Нет бы, как надлежит сказать: «ваше благородие» и «табаку-с»! Так какое, всенепременно бросят: «сударь» и «табаку». Сам еще вчера из «Замухранска», а уж манера важная, будто весь Невский на него через лорнетку глядит.

Нужно ли говорить, меняет человека среда, в которую он себя помещает. А ежели возможна метаморфоза «из грязи в князи», так неужели нельзя допустить и обратное перевоплощение, когда «из князи в грязи»?

Так, быть может, и Владимир Матвеевич, живавший по собственным его словам «в городах», здесь, в отдаленном сибирском уезде, вращаясь среди крепостных, изрядно зачерствел. Извинителен ли в таком случае гонор?

Фальк попробовал представить себя на его месте, каково это управлять имением? Как сладить с мужиком? Да ведь, если хорошенько подумать, он и говорить-то с ними толком не умел. Не понимал их. Не ведал ни чаяний, ни нужд. Только иногда жалел.

Вот о чем размышлял в эту минуту молодой фехтмейстер, бросая взгляды на своего провожатого. Более он не пытался завести разговор.

Пять минут спустя Холонев вывел их прямиком к едва приметным воротцам, что отворяли изящную невысокую изгородь, отделявшую службы от помещичьего особняка. До просторной, почти открытой веранды было буквально подать рукой. Десятка с два шагов. Всего только и оставалось миновать неизменно дивные, в особенности по весне, кусты сирени. Обрумяненные мягким светом, льющимся из окошек усадьбы, они синели пышной листвой и тянулись продолговатой тенью к неподвижной калитке. Потому со стороны дома Фальк и Владимир Матвеевич казались сущими невидимками. И захочешь, не больно-то углядишь.