Собрание сочинений. Том 3. Из дома вышел человек - стр. 2

Следующие детские сочинения Хармса будут уже совершенно в духе провозглашенного Житковым отказа от какой бы то ни было дидактики и вне предвзятых педагогических задач. «Иван Топорыжкин», «Почему?», «Уж я бегал бегал бегал», «О том, как папа застрелил мне хорька», «Га-ра-рар!» – все эти произведения, написанные Хармсом в 1928–1929 годах, и ряд последовавших за ними будут демонстрировать, насколько органичной для писателя оказалась предложенная ему творческая задача.

В каких же чертах она была схожа с уже сложившимися у Хармса к 1927 году творческими принципами, особенно ярко проявившимися в тогда же поставленной на сцене «Елизавете Бам»?

Пойдем от обратного (Хармс любил инверсию) и скажем, чего не было от традиционной литературы в тех произведениях, которые Хармс стал писать для детей, следуя сложившимся у него к тому времени авангардным творческим установкам.

В некоторых из них отсутствует классическое разворачивание сюжета от завязки к кульминации и развязке – напротив: Иван Топорыжкин трижды пошел на охоту в одном стихотворении и с точки зрения начала действия первая строфа ничем не отличается от любой другой, а завершающие стихи каждой из трех строф отнюдь не свидетельствуют о завершении текста. То же самое происходит в стихотворении «Уж я бегал бегал бегал», где действие стремится к бесконечности, и Хармс специально акцентирует это свойство текста, вводя заключительную, небывалую в литературном тексте (я бы сказал – антилитературную) ремарку «и т. д.», а подобное по конструкции стихотворение «Га-ра-рар» обрывает тоже нестандартной ремаркой «Всё».

Далее. У описываемых событий или действий персонажей нет не только психологической, но вообще какой-либо осмысленной мотивировки, поэтому лучшим способом их связи в единый текст оказывается безличностная арифметика: отсюда возникают такие тексты, как «Миллион», «Во-первых и во-вторых», «17 лошадей» и т. п.

Все это была та самая «бессмыслица» (по выражению хармсовского друга и единомышленника А. Введенского), которую оба они со второй половины 1920-х годов сделали, каждый по-своему, творческим кредо.

До сих пор речь была о том, какие черты своего «взрослого» творчества Хармс в трансформированном виде реализовывал в создании произведений для детей.

Но было и противоположное движение: в работе для детей Хармс сформировал такие свойства поэтики, которые отмечаются как авангардные во взрослом его творчестве.

Остановлюсь лишь на одном из таких свойств.

Вот «История дерущихся» Хармса: «Алексей Алексеевич подмял под себя Андрея Карловича и, набив ему морду, отпустил его.

Андрей Карлович, бледный от бешенства, кинулся на Алексея Алексеевича и ударил его по зубам.

Алексей Алексеевич, не ожидая такого быстрого нападения, повалился на пол, а Андрей Карлович сел на него верхом, вынул у себя изо рта вставную челюсть и так обработал ею Алексея Алексеевича, что Алексей Алексеевич поднялся с полу с совершенно искалеченным лицом и рваной ноздрей. Держась руками за лицо, Алексей Алексеевич убежал.

А Андрей Карлович протер свою вставную челюсть, вставил ее себе в рот, пощелкал зубами и, убедившись, что челюсть пришлась на место, осмотрелся вокруг и, не видя Алексея Алексеевича, пошел его разыскивать»[8].

Полагаю, те, кто знаком с творчеством Хармса, припомнят череду подобных его произведений, где спонтанно происходят подобные немотивированные жестокие «истории»: «Случаи», «Некий Пантелей ударил пяткой Ивана…» и др., написанные в 1937–1939 годах. «История дерущихся» – первый такой рассказ во «взрослом» творчестве Хармса: он написан 15 марта 1936 года. Но впервые подобный каскад несчастных происшествий явился в детской «Сказке» Хармса, напечатанной в 1935 году в № 7 журнала «Чиж». Напомню. Здесь Ваня садится писать сказку, но только стоит ему ее начать, например: «Жил-был король…», – как Леночка объявляет, что такая сказка уже есть, и оказывается, что ее содержанием является драка короля с королевой. «Тут королева рассердилась и ударила короля тарелкой. А король ударил королеву миской. А королева ударила короля стулом. А король вскочил и ударил королеву столом» – и т. д. Здесь, в детской прозе, Хармс впервые опробовал сюжет с перманентной и необъяснимой жестокостью. Причем сюжетом-то его как раз можно назвать лишь условно: Хармс именно разрушал классический литературный сюжет, и последующие взрослые вещи в этом роде – короткие сцены без начала и конца. Но намек на эту последующую деструкцию содержится уже в детской «Сказке»: как только Ваня начинает писать очередную сказку, Леночка обрывает его рассказом о том, что такая, и иная, и еще другая сказки уже есть. Таким образом, парадоксальность сюжета «Сказки» состоит в невозможности сложить сюжет. И это как раз еще одно из тех свойств поэтики Хармса, за которые она именуется авангардной.