Собрание сочинений. Арфа и бокс. Рассказы - стр. 36
– В таком случае, милый, не возьметесь ли вы сами редактировать рассказ? Вы открыли нового автора, так будьте для начала его редактором, тем более у нас освобождается штатная единица.
– У него точные слова, – сказал консультант. – У него очень точные слова…
– Тем более у него очень точные слова, – сказал редактор. – Я, правда, не читал рассказа, но я думаю, у него точные слова, раз вы говорите, что они у него точные.
Рассказ был напечатан.
А на следующий день моего нового редактора, бывшего консультанта, уволили.
Не думаю, что за меня. Но в то же время у него ведь не было других авторов…
– Как же я теперь буду жить? – пожаловался он мне. – Я ведь не умею ничего делать…
Я подбодрил его.
– Пишите рассказы, – сказал я, – пишите их побольше, рассылайте во все издательства, как Мартин Иден. Действуйте, как я. И все будет в порядке.
– Давайте вдвоем, – сказал он, – у меня одного не получится.
– Давайте, давайте, – сказал я, – у меня уже есть литературный опыт, одна голова хорошо, а две лучше!
Нужно было читать…
Сначала все хорошо было.
Она увидела, что я на нее смотрю, и говорит:
– Что вы все время на меня смотрите?
– А что, смотреть нельзя? – говорю. И продолжаю смотреть. Тем более что мне давно жениться пора.
– Можно, – говорит, – только вы так глаза раскрываете, как будто вы слепой.
– Кто, я слепой?
– Вы, а кто же!
Я немного обиделся, но все равно смотреть продолжаю. Тем более у меня намерения серьезные.
Все хорошо было.
А потом я сказал:
– Вот когда я смотрю на вас, мне кажется, Пушкин именно о вас сочинил свои некоторые стихи…
Она возьми да скажи:
– А какие стихи вы имеете в виду?
А я никакие стихи в виду не имел. Я просто так сказал. Должен же я был ей что-то приятное сказать…
Она ждет, что я ей отвечу, а я молчу.
Тогда она говорит:
– «…Передо мной явилась ты, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты…» Это вы имели в виду?
– Во-во! – говорю. – Это самое…
Хотя ничего я в виду не имел. Пушкина я, конечно, знал. Как не знать! В школе еще проходили. Да все забыл. Давно было. Все не упомнишь.
Она говорит:
– Ах, бросьте, ничего вы в виду не имели…
Я говорю:
– Почему не имел? Имел! – И руку на сердце положил, чтобы она лучше поверила.
Она говорит:
– Да знаю я вас всех, всегда врете…
– Ну как хотите, – говорю, – только вы меня этими словами глубоко обижаете… Встретить вот так человека… И вдруг слышишь от человека подобные слова…
Она вдруг ни с того ни с сего говорит:
– Вот вы про Пушкина только что говорили, а Лонгфелло вы читали?
– Кого? – спрашиваю.
– Лонгфелло.
– Читал! – соврал я.
– «Гайавату» всю прочли?
– Всю.
– До конца?
– А что?
– И как вам?
– Хорошо.
Прочел бы эту «Гайавату», думаю, гораздо лучше бы себя чувствовал. Да только разве знаешь, что именно про Лонгфелло будут спрашивать. Хуже, чем на экзамене, ей-богу, получается. Там хоть программа есть. Дадут тебе перед экзаменом программу, и учи себе все билеты.
Я все боялся: она начнет сейчас спрашивать, что я у этого Лонгфелло еще читал.
А она говорит:
– Олешу вы, конечно, читали…
– Кого?!
Она на это внимания не обратила, что я переспросил, или не расслышала и говорит:
– Хороший был писатель, правда?
– Ну! Этот писал, – говорю, – день и ночь…
– Вы о Бальзаке, наверное, вот кто действительно…
– Вот именно! – говорю.
– Нет, вы согласитесь…
– Я согласен! – говорю. – Согласен! – И чего она ко мне с писателями пристала – не понимаю. Про кино бы спросила. Про лес. Про природу. Про птиц. Мало ли что спросить можно, боже мой!