Собранье благородных дам - стр. 7
После этого Дорнелл и его жена начали обмениваться официальными посланиями, причем последняя теперь была столь же настойчиво примирительной, сколь прежде властной. Но ее деревенский, простой, вспыльчивый муж по-прежнему держался отстраненно. Желание примириться – заслужить его прощение за свою выходку – более того, неподдельная нежность и желание утешить его горе, которые временами переполняли ее, однажды привели Сью Дорнелл, наконец, к его двери в Фоллс-Парке.
Они не виделись с той самой ночи, когда произошла ссора, еще до ее отъезда в Лондон и его последующей болезни. Она была потрясена произошедшей в нем переменой. Его лицо стало невыразительным, пустым, как у марионетки, но еще больше ее обеспокоило то, что он жил в одной комнате и свободно принимал горячительные напитки, совершенно не подчиняясь предписаниям врача. Было очевидно, что больше нельзя позволять ему жить столь неприкаянно.
Поэтому она и сочувствовала ему, и молила о прощении, и увещевала. И хотя после этого свидания между ними уже не было такого полного отчуждения, как раньше, они все равно виделись лишь изредка, резиденцией Дорнелла по-прежнему оставался по большей части именно Фоллс-Парк.
Так прошло три или четыре года. Затем миссис Дорнелл однажды заявилась в Фоллс-Парк, с большим оживлением в манерах, и сразу же сильно взволновала его простым заявлением, что обучение Бетти в школе окончено, она вернулась домой и огорчена его отсутствием. Дочь передала ему послание в таких словах: «Попроси отца вернуться домой к его дорогой Бетти».
– Ах! Значит, она очень несчастна! – вскричал сквайр Дорнелл.
Его жена молчала.
– И все из-за этого проклятого брака! – продолжал сквайр.
И опять его жена не стала с ним спорить.
– Она снаружи, в экипаже, – мягко сказала миссис Дорнелл.
– Что – Бетти?
– Да.
– Почему ты мне сразу не сказала? – и Дорнелл бросился вон, а там была девушка, ожидавшая его прощения, поскольку полагала, что отец недоволен ею не меньше, чем ее матерью.
Да, Бетти окончила школу и вернулась в Кингс-Хинток. Ей было почти семнадцать, и она вполне превратилась в молодую девушку. Она выглядела отнюдь не менее полноправным членом семьи из-за своего раннего брака, о котором, казалось, уже почти забыла. Для нее все это было похоже на сон: ясный холодный мартовский день, лондонская церковь с великолепными скамьями, обитыми зеленым сукном, и огромным органом в западной галерее – столь непохожая на их маленькую церквушку в зарослях Кингс-Хинток-Корта, – рядом тридцатилетний мужчина, на лицо которого она смотрела с благоговейным трепетом и ощущением, что он довольно гадок и грозен; человек, которого, несмотря на их учтивую переписку, она с тех пор ни разу не видела; тот, к чьему существованию она теперь была настолько равнодушна, что, если бы ей сообщили о его смерти и о том, что она никогда его больше не увидит, она бы просто ответила: «В самом деле?» Страсти Бетти пока еще спали.
– Что в последнее время слышно о твоем муже? – спросил сквайр Дорнелл, когда они вошли в дом, спросил с ироничным смешком, демонстрирующим, что ответ не требуется.
Девушка вздрогнула, и он заметил, что жена умоляюще посмотрела на него. Поскольку разговор продолжался и имелись все признаки того, что Дорнелл может высказать еще что-то угрожающее тому положению, которое они не в силах были изменить, миссис Дорнелл предложила Бетти выйти из комнаты, пока они с отцом не закончат разговор наедине; это Бетти послушно и сделала.