Снежная Королева живёт под Питером - стр. 2

– Отдай мне, – говорит, – Шемаханку, хотя бы как плату за петуха.

Хотел он не Шемаханку, а, как друг, желал Дадона от иллюзии избавить. Но царь Дадон-то видит бабу! Рассердился и последние свои мозги вышиб: убил палкой Мудреца. В себе. И снаружи.

Шемаханка, как и положено иллюзии, тут же растворилась в никуда, а петушок видит такое дело: вроде был Дадон, человек, а стал, даже в глазах петуха, совершенным ничтожеством, вроде червячка.

Ну, петух его и склевал.

  Все молчали.

– Ай да Пушкин, – затявкала злая петрушкина собачка Муха из спектакля "Балаган".

– Не тронь поэта! Это петрушкина шизофрения, – сказала Русалка.

На что собачонка злобно ответила:

– А ты хоть бы в общество титишник надела!

После этого сразу никто не посмел взглянуть на сто раз всеми виденные голые грудки Русалки. Только пару минут спустя, кое-кто таки глянул украдкой на них, но сразу увёл глаза от всем ясной мысли: Русалка в бюстгальтере – это гадко. Всё-таки природа, пусть будет самой собою.

– Почему, собственно, прелести жизни обязательно губительны? – чмокнул Русалку Моцарт.

– Есть прелести, а есть радости, – натявкала опять собачка Муха.

– Думаю, так, – поскрёб шапку Петрушка. – Прелести губят, а радости спасают.

– А как их различать? – озадачился по своей привычке Фауст.

Подала голос Зарема:

– Эх, богослов, это твоя сказка. Только сам ты не Шемаханке поддался, а кому похуже. Выводов так и не сделал?

– Братцы мне не в радость эти разговоры. Вся эта нудная внутренняя метаморфоза…

– А я любуюсь толстухами, выбирающими выпечку!

– У кого будни, а у кого – блудни. Вот и вся разница.

В этот момент пришла Арина Родионовна. Она, игнорируя вечеринку, молча подошла к задремавшей кукле-Пушкину и подоткнула ему под спину вышитую подушечку. Потом окинула всех строгим взглядом и вздохнула:

– Мелете, мелете, что молоть? Всё же ясно, как в сказке. Каждый сам себе всё выбирает. Только сначала знай, что за всё, что выбрал себе, сам и отвечаешь. И нечего на прочих пенять.

В этот момент Сальери починил шарманку. Она фальшиво заныла и заквакала что-то приятное.

И Пушкин засмеялся.

– А ну-ка, пусть этот сарацин расскажет что-нибудь, – взмолились куклы.

Это относилось к маленькому Арапчонку с опахалом, который шалил в шкафу целыми днями, и всем надоел.

– У него, небось, в голове вообще ничего нет, не то что сказки, – ворчал Медведь в ошейнике.

– Что зря говоришь? Пусть он и скажет, – велел Цыган, связанный с Медведем цепью.

Арапчонок покорился не сразу. Он сделал пару виражей, прикинувшись глухим, кого-то толкнул, что-то дёрнул и успокоился, только когда стукнулся головой об полку.

– Ну же, есть у тебя сказка или нет? – спросили его.

Арапчонок молча тёр голову.

– Спроси лучше, осталось ли чего после такого удара, – тихо бурчал Медведь.

– Слушайте. Кое-что есть, – как ни в чём не бывало пропищал Арапчонок.

Ночь поставила свой шатёр над половиной мира и украсила звёздными коврами арки на террасах гарема Султан-шаха. Девять его жён сидели кружком и ждали десятую. Наконец она явилась.

– Ну, – спросили женщины, – стала ли ты ему женой?

– Да, – ответила Десятая, – Султан-шах вскрыл замок.

– Что он сказал тебе?

– Что мои глаза украла бы для себя газель, а внутри губ у меня приятно, как внутри глубинной раковины моря.

– А сказал ли он тебе, что фонтан похитил бы прохладу из твоего рта?