Снег для продажи на юге - стр. 7
Советоваться дома он из предосторожности не стал.
Ярошу, кажется, безразлично было, где работать, но он хотел быть поближе к сестре.
– Не в одной столице живут люди, – бодро отговаривался Аратов, для которого дикость незнакомых мест, которую он, наверно, преувеличивал, и причастность к испытаниям редкостного оружия предвещали романтические приключения. Слыша, как о полигоне говорили: «точка», он, понимая почти буквально, представлял так: «Значит, живут там десятка два солдат, а кругом – голая степь. Вот где, видимо, вдоволь будет свободного времени – читай, сколько влезет. Не то, что в нашей суете. Нет, мне легко будет уехать».
Тем легче казалось оставить дом, что он одинок был.
Не только из-за недостатка денег, но ещё из-за привычного незнания того, кто бы мог в этот раз составить ему пару (впрочем, то и другое было связано), Аратов позволял себе городские удовольствия куда реже, чем мог или хотел бы, то есть почти и не позволял. В этом году, например, он лишь однажды попал в концертный зал – как раз накануне знаменательного дня перемены работы – и даже спутница нашлась, но это вышло случайно.
Прежде, школьником, он и один ходил в концерты – не джазовые, как на сей раз, а классической музыки, к какой тогда пристрастен не был; любовь к ней пыталась привить Игорю тётка, воспитывавшая его после смерти родителей. Лилия Владимировна преподавала в музыкальной школе и когда подошёл срок, взялась, конечно, за обучение племянника, нужными способностями, правда, не блиставшего, но встретилась с таким сопротивлением, что через пару лет уступила, упростив задачу до минимума: научить если не играть, то хотя бы слушать. Она упорно отправляла Игоря в консерваторию, а то и водила вместе со своим классом; много позже (но не теперь ещё) Аратов понял, что тётка заботилась не только о его просвещении, а приучала к приличной, как она говорила, среде. Позже Аратов до всего дошёл сам, уже рвался и слушать, и смотреть, но ходить в концерты теперь ему часто бывало либо некогда, либо не с кем (а последнее обстоятельство стало очень важным), и он ждал: «Вот, окончу вуз – наверстаю». Перед глазами был пример друга, художника Прохорова, которому как раз не нужно было навёрстывать, и, подражая и нагоняя, он всё строил недалёкие планы, какие нельзя было осуществить без постоянной спутницы – потому, хотя бы, что всегда хотелось с кем-нибудь немедленно делиться впечатлениями.
Олечка Вербицкая, с которой он вчера был на джазе, вовсе не считала Игоря единственным своим кавалером, о чём в своё время честно поставила его в известность; отношения их, выросших в одном дворе, скрепляла давность знакомства. Он тоже не питал к Олечке особо нежных чувств (хотя они частенько обострялись от благодарности или тоски), и встречи их случались нерегулярно: ему звонки были запрещены, и обычно Оля сама вдруг вспоминала о соседе и вызывала к себе, причём ею заведено было так, что после всего им следовало чувствовать себя свободными. У такого положения имелись понятные преимущества, и Аратов иногда не прочь был похвастаться перед собой этой свободою, однако чаще признавался себе, что как раз ею и тяготится, желая связанности если не любовью, то хотя бы ревностью женщины…
На Олечке свет клином не сошёлся, и Аратов, понимая это даже в периоды наибольшего к ней расположения, всё ждал какой-то новой встречи. Где-то близко наверняка жила единственная, ему предназначенная, девушка, и он иной раз и в толпе будто бы угадывал тех, кто непременно стал бы ему милым другом, сойдись они ближе; в том, что это не имело последствий, он и сам бывал виноват, когда для дальнейшего развития событий ему следовало поступиться гордостью, пойдя на разговор с Лилией Владимировной, какого та не предвидела, и какой ему самому казался невозможным. В итоге Игорю уже не раз приходилось отказываться от весьма желанных знакомств – по банальной и горестной причине, из-за отсутствия денег, которых он не мог попросить у тётки хотя бы потому, что та потребовала бы полного отчёта – нет, не в тратах, а в поступках и намерениях, – и могла вмешаться при необходимости.