Снайпер Великой Отечественной - стр. 3
Показывая рукой на наш берег, разведчик что-то убежденно говорил офицерам, которые часто смотрели в развернутые карты. «Скоро, видимо, подойдут их передовые части», – подумал я. Сколько прошло времени в таком ожидании – не помню, но вдруг неподалеку от меня прогремел резкий выстрел, и сразу тихую Нарву взбудоражила пулеметная и ружейная стрельба. Я быстро наметил свою цель – высокого разведчика в группе офицеров. В азарте начавшегося боя я торопливо прицелился и произвел свой первый выстрел по врагу. Немец резко качнулся и медленно опустился на колени, потом, опираясь руками о землю, попытался встать на ноги, но никак не мог поднять отяжелевшую голову. Сделав последнее усилие, он неуклюже упал на бок, раскинув руки в стороны.
Увидев убитого мной немца, я не ощутил душевного удовлетворения, а лишь какую-то тупую жалость к этому человеку. Ведь я стрелял не по мишени, как в школе ОСОАВИАХИМа[3], а по живой цели… Все это промелькнуло в моем сознании, но я тут же стал искать новую цель, чтобы повторить то, что уже начал делать…
Когда бой закончился, командир роты Круглов собрал нас всех и с непонятным раздражением крикнул:
– Кто первый стрелял?
Мы радовались успеху, а наш командир неистово ругался:
– Вы понимаете, что наделали?! Мы могли бы куда больше положить их здесь, если бы вы выполнили мой приказ!
Стоявший рядом со мной красноармеец Герасимов, насупив густые русые брови, не глядя на командира, глубоко вздохнул, сделал шаг вперед, пробасил:
– Нервы не выдержали, товарищ командир…
Вражеский десант
Когда вечером мы возвратились из боевого охранения в расположение батальона, здесь уже была вырыта и хорошо замаскирована глубокая траншея. Бойцы ужинали, вполголоса переговаривались о событиях дня, мыли котелки, наполняли свежей водой фляги, проверяли оружие.
Сон на передовой был очень беспокойным: каждый из нас просыпался по нескольку раз и с тревогой прислушивался к отдаленному гулу артиллерийской стрельбы, доносившемуся со стороны Кингисеппа. В расположении нашей части не было слышно ни единого звука. Все делалось бесшумно, молча. Часовые шагали осторожно, не отводя глаз от противоположного берега, откуда мы ждали врага.
Многие бойцы спали на голой земле, крепко прижав к груди винтовки. Чутким был их сон, они были готовы в любую минуту подняться и вступить в бой. Кто не мог уснуть – сидели группами и вели тихую беседу, вспоминали о своих заводах, колхозах, семьях. Каждый из нас в глубине сердца таил тревогу, хотя мы старались не думать о том, что угрожает нам каждую минуту.
В воздухе загудели моторы. Самолеты шли на восток, – по-видимому, на Ленинград.
– Поползли, гады, – сказал Романов. – Кто знает, может быть, они сбросят бомбу и на мой дом…
У меня до боли сжалось сердце. Чувствуя свое бессилие, я не мог стоять на одном месте: быстро курил одну папиросу за другой, ходил взад и вперед по траншее. Красота белой ночи[4] поблекла. Все заполнил грохочущий шум самолетов.
Прошло несколько дней. Все это время мы работали лопатами, топорами, укрепляя нашу траншею. На противоположном берегу реки Нарвы происходили мелкие стычки с разведывательными группами войск противника. Враг как бы давал нам возможность попривыкнуть к фронтовой жизни, прежде чем наброситься на нас всей своей силой.