Смутные времена. Книга 2 - стр. 10
Балагур и жизнелюб Теодор был из тех людей, которые "сделали себя сами", собственным умом и предприимчивостью проложив дорогу к благополучию и высокому положению в обществе двуногих конкурентов.
Весельчак от природы, этот человек был одновременно "себе на уме" и, будучи многословен, говорил только то, что нужно и ни в коей мере не вредящее ему "любимому". Этот своеобразный талант Морелль использовал на все сто процентов и благодаря ему процветал последние восемь лет. Впервые он был представлен Фюреру в 1935-ом и помог ему преодолеть нервный срыв, завоевав сразу доверие и благорасположение, продлившееся девять лет.
И сегодня ничто не омрачало налаженные отношения, установившиеся между диктатором и его лечащим врачом. Фюрер, получив очередную дозу амфетаминов и впав в эмпатию, мило улыбался и даже назвал Морелля своим добрым ангелом-хранителем, на что тот весело рассмеялся и заверил, что не пожалеет крыльев до последнего перышка, чтобы лететь к своему обожаемому пациенту в любое время суток. Насмешил Фюрера этими "перышками" и был удостоен высочайшего похлопывания по тугому плечику. Фюрер, перестав волочить ногу и трястись, довольно бодро прошел к своему рабочему столу. Там он принялся работать с текущими документами, отпустив доктора Морелля и пожелав ему удачного дня. Тихо прикрыв за собой дверь в кабинет Рейхсканцлера, доктор прошел в свой кабинет, который находился рядом и, сняв халат, принялся мыть руки, весело насвистывая фривольную песенку, которая вертелась у него в голове с самого утра. Слов Морелль не знал, потому что песенка была французской и пела ее Эдит Пиаф, но мелодия ему понравилась и он мурлыкал.– Парам, парам, парам, парам пам пампарам.
Слух у Морелля музыкальный отсутствовал и как все, кому "наступил медведь на ухо" он перевирал мелодию, так что понять какую из песен "Парижского воробышка" он "парамкает" было затруднительно. Тщательно отмыв руки и вытерев их полотенцем сомнительной свежести, Морелль снял белый халат и направился к входной двери, с намерением покинуть подземную канцелярию и пройтись по городу. Подышать, развеяться и встретиться с одной весьма симпатичной особой, которая, вчера согласилась, наконец-то, на встречу в неформальной обстановке.
Продолжая мурлыкать, доктор прикрыл за собой дверь и учтиво поклонился, появившемуся с папкой под мышкой и в сопровождении переводчика, Мартину Борману. "Министр без портфеля и очень личный секретарь" Фюрера был единственным человеком из ближнего круга, с которым у доктора сложились вполне терпимые отношения. Не дружеские, отнюдь, но и неприязненными их назвать было нельзя. Более того, по рекомендации Фюрера он был единственным, кто внял его совету и обращался к Мореллю за врачебной помощью. Остальные кивали, но рекомендациями Фюрера пренебрегали. Особенно демонстративно и пренебрежительно вел себя Геринг. Он, даже здороваясь с Мореллем, презрительно кривился и называл его не иначе как, "господин имперский укольщик".
И Морелль вынужден был сносить эти насмешки, так как Геринг являлся наци №2 и даже Фюрер не смог бы защитить своего личного врача, если бы Герман решил, что тот опасен для него лично. Но пока Геринг был уверен лишь в том, что от "лечения бычьими яйцами" Фюреру такая же польза, как мертвому от припарок и позволял Мореллю, лизать Адольфу Гитлеру зад. С Борманом, однако, Геринг не мог вести себя так же как с личным врачом. Этот проныра, хоть и вонял как прокисший сыр, но слишком набрал за последние годы влияния и не только на Фюрера, но и был кое в чем уже просто незаменим. И его Геринг с удовольствием увидел бы в числе своих сторонников, тем более что Борману хватало ума не выступать против Рейхсмаршала явно. В закулисье Третьего Рейха шла грызня за власть. За явную и тайную. За власть настоящую и будущую. Борьба корыстолюбивых негодяев и узколобых приверженцев кровавой идеологии. Возня эта, перетасовывала персонажи, как карты в колоде и каждый, возомнив себя козырным тузом, остальным отводил роль в лучшем случае козырной шестерки. В этой колоде место для доктора-шарлатана было определено Рейхсмаршалом одно из самых последних, и он искренне удивлялся, слыша его имя все чаще и чаще. Место даже козырной шестерки для этой свиньи, казалось Герингу чрезмерно высоким в политической колоде Рейха. Но Морелль будучи свиньей в бытовом смысле, не был глуп и понимал, что Фюрер рано или поздно от его лечения предстанет перед Создателем, а на его место Рейхсканцлера усядется кто-то из ближнего круга и не желая терять приобретенного за последние годы движимого и недвижимого имущества, терпел издевательства Геринга, присматриваясь к прочим соискателям. Борман, по его мнению, вполне годился на эту роль и Морелль всячески демонстрировал ему свои симпатии.