Смотреть и видеть. Путеводитель по искусству восприятия - стр. 26

У каждого камня множество историй, потому что у каждого камня множество жизней. У любого камня есть родители: в случае известняка это морские обитатели. Даже здесь, в этом тихом пристанище, которое камень обрел после сотен миллионов лет неспокойной жизни, он много повидал. Все карьеры, в которых добывают камни, имеют разные характеристики, и знатоки умеют определять, из какого карьера те происходят. Различные технологии добычи минералов, дробления камня на удобные для работы фрагменты и способы обработки камня приводят к тому, что каждый камень имеет характерные отметины и цвета. Один из способов расщепления таких пород, как известняк, заключается в использовании щечек с клиньями – стержня с двумя клиньями по краям. Когда их вбивают в камень, он раскалывается. На половинах остаются линии раскола (Горенштейн назвал следы тем же словом, что и инструмент, который их оставил), а иногда видно даже округлое отверстие от инструмента.

Час спустя, когда мы дошли до конца квартала, мне было почти страшно глядеть вокруг. Идея города как вертикального геологического разреза вызывала головокружение. Я больше не могла смотреть на квартал как на ряды строений, аккуратно расставленных по проспектам. Теперь квартал и его содержимое казались мне мешаниной геологических эпох и мест. Даже одинокое здание на 76-й Западной улице при ближайшем рассмотрении оказалось анахронизмом: итальянский мрамор соседствовал с известняком из Индианы возрастом 330 млн лет, который граничил с голубым известняком с Катскильских гор возрастом 365 млн лет. И все это рядом с валунами из манхэттенского сланца (около 380 млн лет), которые 12 тыс. лет назад были обнажены отступающими ледниками.

Горенштейн улыбнулся: “Есть еще много интересного!” Он подарил мне способность интересоваться камнями – а такой подарок дорогого стоит. Прогулка по улице, обставленной камнями, становится захватывающим путешествием по геологическим эпохам. Теперь я видела, как изменил Горенштейна его опыт. Он никогда бы не смог пройти по кварталу, не заметив его геологии. Все мы в чем-то гроссмейстеры: у нас есть места, где мы ориентируемся лучше всех, предметы, которые изучили до мелочей, уникальные моторные навыки или спортивная ловкость. Я подумала, что на шахматной доске сознания Горенштейна, наверное, аккуратно расставлены минералы. Он пожал мне руку, повернулся и пошел обратно к музею, сопровождаемый своими друзьями.

По-настоящему увидеть вещь – значит забыть, как она называется.

Поль Валери

Пол Шоу поежился. Мы стояли перед архитектурной галереей и смотрели на довольно обычную и довольно безобидную табличку с названием галереи, ее почтовым адресом, адресом веб-сайта и расписанием работы. Я читала слова. Шоу читал не только слова, но и оценивал шрифтовое оформление. “Так, Helvetica… Обычное дело”. (Это шрифт, которым часто пользуются архитекторы.) “Avant Garde Gothic с курсивом. Бр-р-р”. Шоу наморщил лоб: “И Adobe Garamond, курсивом… Некрасивая разрядка…”. Он замолчал, погрузившись в размышления.

Шоу страдает от болезни чрезмерного знания – чрезмерного знания о шрифтах. Люди, страдающие этой болезнью, обычно становятся, как и Шоу, потрясающими типографами. Шоу профессионально занимается шрифтовым оформлением. Он делает на заказ надписи, логотипы, целые шрифтовые гарнитуры – и изучает их. Он организует долгие эпиграфические туры по Италии для небольших групп людей, интересующихся как современными римскими граффити, так и древними и средневековыми надписями. В Нью-Йорке он двадцать лет преподавал каллиграфию и типографию в Парсонской новой школе дизайна и внедрил шрифт