Смерть в кредит - стр. 50
Моей матери она тоже хотела что-то сказать. «Клеманс, девочка моя… слушай внимательно… не забывай о себе… я прошу тебя…» – смогла она сказать… Она ужасно задыхалась… Она дала знак, чтобы мы удалились… Ушли в соседнюю комнату… Все повиновались… Мы слышали ее хрипы… Они заполняли всю квартиру… По меньшей мере час мы сидели как в столбняке. В дверь вошел дядя. Ему очень хотелось ее видеть. Но он не осмеливался ослушаться. Он только приоткрыл дверь, стало лучше слышно… что-то вроде икоты… Моя мать вдруг выпрямилась… Издала резкий звук! Как будто ей сдавило горло. Она упала мешком назад на ковер, между креслом и моим дядей… Рука ее так сильно сжала рот, что невозможно было разжать…
Когда она пришла в себя, она принялась кричать, не переставая: «Мама умерла!..» Она уже ничего не замечала вокруг… Мой дядя остался дежурить возле нее… Мы отправились в Пассаж на фиакре…
Закрыли лавку. Опустили шторы… Нам было немного стыдно… Мы чувствовали себя виноватыми… Не осмеливались пошевелиться, чтобы не спугнуть свое горе… Мы с мамой плакали даже за столом. Мы не могли ничего есть… Ничего больше не хотели… Мы и так были не особенно значительны, но хотелось стать еще меньше… Просить прощения у кого-нибудь, у всех… Мы прощали друг друга… Обещали любить друг друга… Боялись потеряться навсегда… как Каролина…
И вот похороны… Дядя Эдуард один взял на себя все хлопоты… всюду ходил… Хлопот было достаточно… Он не подавал виду… Не любил показухи… Он пришел за нами в Пассаж только перед самым выносом тела…
Все… соседи… любопытные… заходили сказать нам: «Мужайтесь!» Мы остановились на улице Довиль[34], чтобы купить букет… Взяли самые лучшие… Только розы… Это были ее любимые цветы…
Теперь, когда ее не стало, все почувствовали себя беспомощными… Даже моего отца это коснулось… Теперь для скандалов остался только я… Но даже после выздоровления я все еще был так слаб, что не представлял никакого интереса. Я казался ему таким бледным, что он не решался меня изводить…
Я переползал с одного стула на другой… За два месяца я похудел на шесть фунтов. Болезнь вывела меня из строя. Весь рыбий жир был потрачен даром…
Мать думала только о своем горе. Лавка разорялась… Ничего не продавалось, даже по ничтожным ценам… Нужно было возместить огромные потери, вызванные Выставкой… Покупатели же были непреклонны. В починку отдавали очень мало… Торговались из-за ста су…
Мама проводила целые часы, не двигаясь, подогнув под себя больную ногу, в неестественной позе, как оглушенная… А когда вставала, то бродила по дому, как неприкаянная… Тогда отец начинал быстро ходить с этажа на этаж, вверх-вниз. От одного только звука его шагов можно было рехнуться…
Сделав вид, что мне нужно, я отправлялся развлечься в уборную… Я дергал себя за член, но он у меня никак не вставал…
Кроме двух домов, доставшихся дяде Эдуарду, Бабушка оставила в наследство еще три тысячи франков… Но это святое… Мама так сразу и сказала… Их нельзя трогать… Пришлось за бесценок отдать серьги, которые пропали в ломбардах, одна в Клиши, другая в Аньер…
Тем временем все вещи в лавке окончательно потеряли товарный вид, все было испорчено, сломано… Выставлять это было уже невозможно…
Бабушка еще умела выйти из положения, она доставляла нам «кондиционный» товар… То, что залеживалось у других торговцев и что они соглашались ей передать… Но мы – другое дело… Они нам не доверяли… Они считали нас неизворотливыми… Мы разорялись с каждым днем…