Смерть в губернском театре - стр. 11
– А вы, простите, кто будете? – прищурил и без того маленькие и порядком заплывшие глазки Шалыгин.
– Прянишников, Митрофан Федорович, хозяин данного театра…
– Ах вот оно как! – хищно улыбнулся помощник пристава, но антрепренёр продолжил:
– А еще имею честь служить мировым судьей, поэтому о вас, Игнатий Иванович, я наслышан, хотя и не имел удовольствия быть знакомым лично.
От Черкасова не укрылось, как ненавязчиво Прянишников поставил Шалыгина на место. Улыбка мигом увяла на лице помощника пристава, превратившись в кислую маску подобострастности. Шалыгин мог бы орать на какого-то там хозяина театра, но вот ссориться с мировым судьей в его планы явно не входило.
– Осмелюсь заметить, что эта, как вы выразились, «девка», которую вообще-то зовут… – штабс-капитан осекся. – Звали Татьяной Георгиевной, являлась моей актрисой, поэтому покойную я знал очень хорошо, и никаких указаний на ее душевное неспокойствие или самоубийственные наклонности я не припомню. Уверен, другие члены труппы скажут вам то же самое, когда вы найдете время с ними переговорить.
– Всенепременно, – протянул Шалыгин, и повернулся к Черкасову. – Значит, ты все видел своими глазами? Из какого бокала она пила?
– Вот, – Константин указал на единственный валявшийся на полу. Игнатий Иванович подошел, поднял бокал и принюхался:
– Что за пакость?
– Думаю, травяной чай, – вновь вступил в разговор Прянишников. – Очень полезная вещь для горла, учитывая, что актеры вынуждены все время говорить на повышенных тонах. Аграфена Игоревна, исполнительница роли Пелагеи Егоровны, заваривает его на каждой репетиции, а в данной сцене как раз необходимо изображать застолье, так что…
– И у каждого актера свой бокал? – спросил его Черкасов, не дожидаясь реакции Шалыгина. – Или же они общие и отпить мог любой из находившихся на сцене?
– Хм… – штабс-капитан задумался. – Вот этого не скажу. Спросите сами у актеров.
В этот момент двери зала распахнулись и вошел доктор Покровский в сопровождении Юрия Софроновича. Врач, которому в этом году исполнилось 40 лет, благодаря коротким волосам и бородке выглядел моложаво, но шел медленно, шаркающей стариковской походкой. Объяснялось это просто – по болезни зрение Ивана Сидоровича продолжало ухудшаться, поэтому в потемках он старался ступать аккуратно, дабы не налететь на препятствие. Взойдя на сцену, он подслеповато сощурился и внимательно осмотрелся. Взгляд его скользнул с тела на Игнатия Ивановича, затем – на Черкасова.
– А, Константин Андреевич, мой юный друг! – мягко сказал врач. – Всегда рад вас видеть, хоть и в подобных печальных обстоятельствах.
Шалыгина он демонстративно проигнорировал. Помощник пристава, впрочем, отплатил ему той же монетой, еще и повернулся спиной. Полицейское начальство Ивана Сидоровича не уважало, а терпело – благодаря его безусловно полезному опыту. Покровский им задачу не облегчал. Доктор был крайне остер на язык и непримирим в социальных вопросах, поэтому и Богородицкий, и Шалыгин (без указания фамилий, но узнаваемые) неоднократно становились героями его острых эпиграмм.
Покровский проследовал к телу Татьяны Георгиевны, опустился на колени и принялся за осмотр. Черкасов же вновь обратил внимание на хозяина театра:
– Митрофан Федорович, подскажите, пожалуйста, сколько человек сегодня участвовало в репетиции? Я насчитал девятерых, включая вас и режиссера.