«Смерть» на языке цветов - стр. 21
Впрочем, с этим Лавров был не согласен категорически. В этом и крылся главный камень преткновения в его разладе с Верой. Он не желал зарабатывать деньги, к которым так стремилась ее душа, любым способом. Соглашался только на честные. А честность и деньги – понятия мало совместимые.
Сейчас придется все-таки что-то решить. Сидеть в охранной будке, отгородившись от всего света, конечно, хорошо, но, когда у тебя на руках сын, мало реально. Не на маму же рассчитывать, в самом-то деле. Мужик он, в конце концов, или не мужик.
Подойдя к этому вопросу, Лавров тяжело вздохнул. В последние годы причин уважать себя у него было немного. И эту ситуацию тоже нужно было срочно поменять. Когда ты сам себя не уважаешь, это одно, а вот уважение сына – это принципиально. Ради этого можно и попотеть.
Подумав о Степке, Лавров начал искать его глазами. Мальчик уже успокоился и теперь увлеченно показывал новым друзьям купленного ему робота «лего», купленного бабушкой, разумеется. Лавров снова вздохнул. Не плачет, уже хорошо.
Переход от слез к улыбке у сына был мгновенным. Сейчас он был увлечен игрушкой и общением с двумя другими мальчиками, но в любой момент мог вспомнить мать и снова заплакать. Лавров даже не думал, что это будет так трудно – заново привыкать к сыну. Но одно он знал твердо – больше никто и никогда не разлучит их.
Отвернувшись, он бросил взгляд на дальний угол, где мать что-то объясняла какому-то всклокоченному мужику. Кажется, это был режиссер того идиотского действа, которое разворачивалось на сцене. Мероприятие шло своим чередом. Завершился конкурс приветствий, и теперь конкурсантки по очереди показывали домашнее задание – что-то типа танцевального номера. На сцене танго сменялось ча-ча-ча, а затем вальсом.
Смотреть на танцующих провинциальных толстушек было скучно. Степка был занят, и поэтому Лавров стал наблюдать за скандалом, разгоравшимся в правой кулисе, недалеко от того места, где он стоял.
Одна из финалисток, с номером шесть на запястье, еще тяжело дыша от только что исполненной зажигательной румбы, нависла над журналистом местного телеканала, высоким, худым пареньком с большими ушами.
– Я у вас вчера же интервью брал, – с отчаянием в голосе говорил он. – Вас же по телевизору в новостях показали. Что вы еще хотите?
– Конечно, показали. Десять секунд всего. Я тебе вон как долго все рассказывала. А что в эфир пошло?
– И не десять секунд вовсе, а двадцать. Это максимально длинный синхрон, который можно ставить в сюжет. Вы ж не Президент, чтобы вас дольше показывать.
– Вот и сегодня возьми у меня интервью, – наседала пышная девица лет двадцати пяти.
Выглядела она впечатляюще – перетянутая широким поясом талия, мощные бедра и выдающаяся грудь. Лавров, которому всегда нравились изящные женщины, искренне не понимал, что красивого может быть в такой фигуре.
– Я ж тебе говорю, я своей внешностью горжусь и худеть не собираюсь. Красота она такая, как ее рисовал этот, как его, Рубенс. Я же женщина, а не доска для серфинга. Настоящая русская красота – в пышных формах. Эту мысль нужно до всех зрителей донести.
– Красота она разная, – посмел возразить худосочный журналист. – Кому-то нравятся полные, кому-то худые. Все имеют право выглядеть так, как хотят.
– А я говорю, снимай меня. – Девица почти уперлась в его хилый торс своей роскошной грудью. – Мой вес – это моя философия, понял? И я хочу рассказать об этом миру.