Смерть бродит по лесу - стр. 20
– Вы, джентльмен, в «Альпы», сэр? – спросил мистер Тодман.
– Именно в «Альпы», – раздался густой сочный баритон.
Есть голоса, которые запоминаются лучше лиц. Этих трех слов хватило, чтобы Петтигрю вспомнил, кто этот человек и где он видел его в последний раз.
– Будь я проклят! – пробормотал он, когда парадный экипаж отъехал.
Такое же восклицание вырвалось и у носильщика, уставившегося на щедрые чаевые в своей ладони.
– Мы приобрели нового и любопытного соседа, – вечером сказал Петтигрю жене. – Хамфри Роуз гостит в «Альпах».
– Роуз? Я думала, его посадили в тюрьму.
– Посадили, на семь лет. Мошенничество с Фондом семейного соцобеспечения. Его, наверное, только-только выпустили. Судя по его виду, тюрьма не пошла ему на пользу. Я имел удовольствие ехать с ним в поезде.
– Каков он собой?
Прежде чем сформулировать свое мнение, Петтигрю задумчиво сморщил нос.
– Черствый, эгоистичный негодяй, – произнес он наконец. – Несет с собой разрушение и беды, где бы ни очутился. Человек исключительного обаяния, щедрый и добросердечный.
– Ну? – воскликнула Элеанор. – Который из них? Не может же он быть и тем и другим одновременно.
– А вот и может. Именно потому он так опасен.
Поразмыслив, Годфри решил отложить серьезный разговор с матерью о неизбежном будущем госте. Он нисколько ее не боялся, но очень не хотел, чтобы над ним смеялись, а он подозревал, что как раз смех станет единственным откликом на любой его протест. Уместным будет, решил он, выразить свое неодобрение холодностью и исполненной достоинства сдержанностью в отношении нежеланного гостя. Тогда контраст между его собственным безупречным поведением и оргиями, которым, несомненно, предавался этот человек дурных наклонностей (тут Годфри не мог выразиться точнее, но оргии непременно были), будет говорить сам за себя. В конце концов, его мать понимает разницу между добром и злом – взять хотя бы ее явное восхищение миссис Пинк, – и его сыновний долг помочь ей выбрать правильную дорогу. А если случится самое худшее и он потерпит неудачу, то покинет зараженный дом и поживет до конца каникул где-нибудь сам по себе.
В вечер прибытия гостя Годфри заперся с книгами и отпечатками у себя в комнате до самого ужина. Снизу до него доносился теплый, звучный и – приходилось признать – культурный голос, но Годфри упорно оставался глух к любым помехам. Когда настало время, он спустился вниз с тщательно выверенным выражением лица, в котором смешались любезность и отвращение.
– Это мой сын Годфри, Хамфри, – произнесла миссис Рэнсом, когда он вошел.
Роуз занимал глубокое кресло в дальнем конце комнаты. Не успела она договорить, как он вскочил и, протягивая руку, преодолел пространство.
– Рад познакомиться, сэр, – сказал он. – Очень рад.
Странно, но он как будто действительно радовался. Годфри намеревался просто отстраненно поклониться, однако его рука неожиданно сама поднялась, и он обнаружил, что ее тепло пожимают.
– Вы учитесь, как я понимаю? – с неподдельным интересом спросил Роуз. – Где?
Годфри ответил.
– Филолог, разумеется? Незачем было и спрашивать. Я это понял, едва вы вошли. Мои поздравления! Вам повезло. Что изучаете? Классическую литературу? Языки?
И снова Годфри не мог не услужить ответом. Пока он говорил, ему пришло в голову, что на мать при всем ее обаянии его академические успехи не произвели ровным счетом никакого впечатления, она даже не спросила, по каким предметам сын специализируется.