Слушай, Германия! Радиообращения 1940–1945 гг. - стр. 2
В действительности упрек «германофобии» высказывался в адрес Томаса Манна как в первую послевоенную пору (многие свидетельства этого читатель найдет в этой книге), так и все годы нацистского господства. Еще в начале 1933 г. многие немецкие деятели культуры, разгневанные недостаточно уважительным, на их взгляд, обращением писателя к фигуре Рихарда Вагнера, подписали открытое письмо «Протест вагнеровского города Мюнхена», где говорилось, что Манн «имел несчастье променять свой прежний патриотический настрой на космополитично-демократическую позицию». Разумеется, слово «демократия» звучало на заре фашизма только как ругательство. Потому, что фашизм – это не та или иная страна и ее отдельный исторический этап, а политическая система и господствующие в обществе ценности, которые могут пытаться подчинить себе любую страну, в том числе некогда сражавшуюся с фашизмом. И то, что противостоит этой системе и ценностям – не что иное, как демократия.
Об этом, а также о необходимости обновления демократии, чтобы она снова и снова наполнялась актуальным, захватывающим, животрепещущим содержанием и не казалась чем-то избито-скучным – риторической фигурой, от которой хочется уйти к чему-то новому и непредсказуемо-интригующему, впустив «свежий космический ветер», о котором писала немецкая пресса с 1933 года, – говорит Томас Манн в 1938 году в своей речи «О грядущей победе демократии» (также никогда не публиковавшейся на русском): «Самоочевидность демократии оказалась во всем мире под большим вопросом… Демократия в наши дни находится под угрозой, она не застрахована от посягательств извне и изнутри, она снова стала проблемой… Настал час для самоосмысления демократии, ее обращения к своим исходным смыслам, ее самоанализа и самоосознания; одним словом – ее духовного и эмоционального обновления. Поскольку… основная сила, подлинный соблазн идей и тенденций, угрожающих сегодняшней демократии и делающей ее проблемой, – фашистских тенденций – это привлекательность их новизны… На этом они настаивают, этим они хвалятся, пытаясь выставить себя полными юных сил, носителями будущего.
<…> Нужно, чтобы демократия ответила на эти фашистские спекуляции переоткрытием себя самой, которое способно придать ей не меньшую, а на деле куда большую привлекательность новизны… В действительности невозможно переоценить ее витальность, ее ресурс омоложения, рядом с которым юношеский задор фашизма окажется не более чем гримасой»[2].
Томас Манн придает «понятию демократии самый широкий смысл – куда шире политического значения этого слова, – связывая ее с самой человечностью, с идеей и абсолютом. <…> Демократия вневременно-человечна, и эта ее вневременность означает такую степень потенциальной молодости, которую достаточно даже просто представить и прочувствовать, чтобы она далеко превзошла своей привлекательностью любого рода, жизненностью, красотой все, чему отпущен лишь недолгий срок цветения»[3].
Называя демократию «вневременно-человечной», а ее противника, фашизм, «временным явлением», писатель не упускает из виду, что и фашизм «имеет глубокие и, возможно, вечные корни в человеческой натуре, потому что сутью его является насилие. Его кредо – физическое и духовное насильничанье, в них он верит, их практикует, любит, чтит и превозносит, они для него даже не ultima, а prima ratio