Слуга Божий - стр. 13
– Берись, – указал я на тело, лежавшее на камнях.
Тогда появился Гриффо. На бледном лице играл румянец, лоб вспотел.
– Что с ним? – обронил.
– Если умрет – умрет, а если выживет – будет жить, – припомнил я шуточку, что слыхал когда-то от жаков медицинской школы. Хотя, Бог свидетель, было мне не до смеха, поскольку мои полторы тысячи как раз лежали и подыхали.
– Я приглашу медика из Равенсбурга, – пообещал снова побледневший Фрагенштайн. – Тотчас велю за ним послать.
– А что там, ваша милость, с молодым? – негромко и опасливо спросил стражник.
– Упал с лестницы, – холодно сообщил Гриффо. – И так неудачно, что размозжил себе череп.
Мужчина громко сглотнул, а я подумал, что быть подчиненным Фрагенштайна – и вправду тяжелый хлеб. Не то чтобы мне нравилась беспричинная жестокость стражника, но суровость наказания от Гриффо, скажу так, застала меня врасплох. И по одному этому было видно, насколько сильно его положение в городе: он мог позволить себе безнаказанно забить до смерти человека. Причем не первого попавшегося нищеброда – городского стражника.
В тюрьме не было лазарета. Я подумал еще, что мы, инквизиторы, лучше заботимся об узниках. Впрочем, нам чаще требуется привести их в порядок для дальнейших допросов. Смерть обвиняемого под пытками или из-за плохого содержания суть признак некомпетентности. Ибо, во-первых, исчезает доступ к информации, которую мог бы нам дать допрашиваемый, а во-вторых, задача инквизиторов не замучить, но – даровать шанс на избавление и на очищение мыслей от скверны ереси. И поверьте, я сам видел многих обвиняемых, которые со слезами на глазах благодарили инквизиторов за то, что позволили им сохранить надежду на жизнь вечную при небесном престоле Господа. А цена в виде ужасной боли от пытки и огненной купели костра казалась им более чем справедливой.
В случае Клингбайля, однако, речь шла не о пытках. Этот человек был изможден, ослаблен, болен и иссушаем горячкой. Потому для него нашли комнату с кроватью, а я приказал стражникам принести ведро теплой воды, бандажи да вызвать медика (ибо я не хотел терять время, ожидая призванного Гриффо врача, который попал бы сюда не раньше чем через пару дней). Пока медик добирался, я омыл лицо Захарии. И то, что увидел под коркой грязи, очень мне не понравилось.
Медик, как всякий медик, был самонадеянным и уверенным в собственной непогрешимости. Кроме того, судя по источаемым винным парам, стражники вытащили его из какой-то корчмы.
– Этому человеку уже ничто не поможет, – заявил он авторитетным тоном, едва взглянув на лицо Клингбайля.
– Не думаю.
– А кто же вы такой, чтобы не думать? – спросил медик, иронически подчеркивая мои слова
– Всего лишь простой инквизитор. Но я обучен начаткам анатомии, хотя знание мое, конечно же, не сравнимо с вашим светлым умом, доктор.
Медик побледнел. И еще мне показалось, что моментально протрезвел.
– Прошу прощения, мастер, – проговорил он уже не просто вежливо, но почти униженно. – Однако взгляните сами на эту чудовищную воспаленную рану. Взгляните на эту гниль. Понюхайте!
Не было нужды приближаться к Захарии, чтобы почувствовать тошнотворную вонь гниющего тела. Может ли что-то быть страшнее, нежели разлагаться живьем в смраде гноя, сочащегося из ран?
– Я могу вырезать больную ткань, но, Бог свидетель, поврежу при этом нервы! По-другому не удастся! А если и получится, то будет это Божьим чудом, а не лекарским искусством! А вообще-то даже это не поможет…