Случайный отец - стр. 22
— Да зачем я вам, прозорливец вы наш, умудренный опытом?! Вы же меня физически не потянете. — Пихаюсь. — Мне тридцати нет, я мужика по полночи из спальни не выпускаю! Инфаркт — основная причина смерти на нашей планете, вы же одной ногой уже там. Ну куда вам это дело?
— Каждый хочет любви! И солдат, и моряк, сладенькая горошинка! — По-старчески скрипя да придыхая, «дума» сцепляет руки на моей пояснице, прихватывая с ещё большим рвением.
— Неужели ваш вялый, как засохший огурец, инструмент, ещё работает в этом возрасте? — начинаю злиться, дëргая его за седые прядки.
— Милочка, пока все горячительное пили, я кроссы бегал и штангу таскал. Моя простата фору тридцатилетнему даст. Сверстники вон только на еду заглядываются, а у меня всё горит внутри как у молодого. — Теснит меня сильнее, запуская крючковатые пальцы под серую юбку. — Ну давай скорее уединимся, пока таблетка действует. Я тебя как увидел, так и глотнул. Аж в глазах темно от стойкости.
— Ах, вот оно что! — Брыкаюсь как дикая ослица, выбрасывающая из-под копыт камни. — Значит, не всё так радужно, как вы тут малюете.
И всем, главное, пофиг. Все слушают очередную песню именинницы. Вот завела долгоиграющую грампластинку. Хватило бы и одной песни.
Но в коридоре кто-то громко откашливается, предупреждая о своём приближении.
— Степан Никитич, вы превысили свои полномочия! — слышу спокойный, но очень жёсткий голос Адону.
И дышать перестаю, настолько полная тишина воцаряется у меня в голове.
— Валера, иди погуляй. Нам с дамой поговорить нужно.
— Уберите от неё руки, иначе я вам вмажу, и вы развалитесь.
Кроме респирации, у меня возникают проблемы с руками и ногами, я перестаю сопротивляться, потому что капельку в шоке. Железный бросил обнимашки с блондинистой гиеной и проследил за мной? Зачем? Почему?! Как это?! И плевать, что они с престарелым продолжают пререкаться. Все слова сливаются в интершум, я уже ничего не слышу, расплываясь в идиотской улыбке. Это так мило, просто уиии!
— Адону, ну ты же мужик, должен меня понять.
— Степан Никитич, я объявляю последнее предупреждение.
— Не советую переходить мне дорогу, Адону! Это чревато последствиями.
— А я всё же рискну.
— Пфу, блин, — отпускает меня престарелый ловелас, разжимая клешни.
Я поправляю юбку, пытаясь успокоить дыхание. Шмыгая носом, силясь избавиться от неприятного, кисловато-горького стариковского запаха деда из думы. Сейчас бы забить нос чем-нибудь другим: мужественным, свежим, морским, с нотками лесной хвои и коры дуба.
Старый озабоченный пень уходит, а я в полной растерянности мну ткань юбки, глядя Железному в глаза. Он тоже смотрит. Без тени улыбки, засунув руки в карманы. И это снова происходит… на меня нападает чувственное стремление размножаться. Вот прям как на лестнице. От этого почему-то томительно приятно и сладко в животе. И я не знаю, что сказать, куда деть руки, улыбаться или быть серьёзной. Смеяться или переживать трагедию, связанную с пенсионерским рукоблудием. Как-то всё это неловко и странно. Его чёрные глаза волнуют внутри меня струны, рождая глупую музыку. Как же хочется кинуться ему на шею, расцеловать в обе щеки и благодарить, пока язык не отсохнет.
Сбрендила!
— Милый, — зло смотрит на меня Антонина, появившаяся из ниоткуда, как ячмень на глазу, неожиданный и противный. — Опять я тебя потеряла. Больше не бросай меня, пожалуйста. Я же скучаю.