Слово Божие и слово человеческое. Римские речи - стр. 14
[23] была умерена заявленным желанием оставаться в medietas aurea[24], желанием найти точки соприкосновения между позициями мудрых и невежественных, которые кажутся несовместимыми. Но библейская реальность Премудрости является всегда альтернативой «культуре смерти».
Таким образом, он дает свое «правильное толкование» «Тезисов» по прошествии около двадцати дней, 3 марта 2003 года, в ходе заседания в Папском совете по делам культуры в присутствии важных представителей.
«Тезисы», представленные Аверинцевым как «столпы» проекта «Ad fontes!», обладают широтой основных элементов универсальной христианской культуры, определяют разрывы и них, указывают на синтез в христианской идее личности.
Та встреча стала учредительным собранием проекта «Ad fontes!», на котором были предварительно определены темы и названия. Особое внимание было уделено роли русской культуры и Православной Церкви. Тогда уже виднелось на горизонте будущее сотрудничество с МГИМО и Московским Патриархатом. Аверинцев с присущим ему авторитетом делится своим десятилетним опытом учительства в Европе, встреч, контактов, в особенности своего учительства о «Софии – Премудрости Божией» в Риме. Вся его деятельность в Европе сходится в этом начинании. Во имя Премудрости Божией он призывал и мысленно обращался ко всем, кто находился в рамках его культурного горизонта, во имя и в силу своих жизненно важных общих источников. Уже тогда намечалась из этой установки, в этой культурной динамике идея, которая несколькими годами позже обретет свою форму в Академии «Sapientia et Scientia». Премудрость находится во взаимодействии с обществом, с polis[25], с целой жизнью[26].
Древняя формула Академии, понимаемой как дом Премудрости, является самой подходящей для этого.
Имея за плечами русскую софиологическую традицию и владея универсальным богатством знаний, накопленных о Софии, Сергей Сергеевич Аверинцев понимал, что исследование библейского богатства несравнимо ни с чем: «Что может быть богаче?»
Значение этого фундаментального выбора – этой несоизмеримости между человеческим и божественным, между Словом Божиим и словом человеческим – порой ускользает.
Ускользает потому, что происходит как действие, связанное с необходимым питанием, в рамках будничной жизни, разговорной, лишенной выразительности и какой бы то ни было тени риторики. Аверинцев сопровождает своим размышлением Слово Божие и слово человеческое от изначального «Да будет свет!» в Книге Бытия по тысячелетнему пути:
Тот, к Кому осторожные язычники боялись обращаться даже мысленно, о ком философы рассуждали только в абстрактных терминах (Единый и проч.)… И вот святое безумие и благословенное дерзновение библейской веры оглашают немыслимое: именно Он… Он для меня – «мой» Бог.
Бог «верен»:
Слово Откровения само по себе все есть ясность, открытость, надежность, но когда в постатеистической ситуации произойдет разрушение значащего слова… предвидение распада, предвозвещенного в дневниках Франца Кафки… слово теряет самую обиходную ежедневную ясность, можно еще говорить о прочтении запечатленного в ясности? <…> Приходит на ум пророческое проклятие из рассказа К. С. Льюиса: «У того, кто отрекся от Слова Божьего, будет отнято и слово человеческое».