Сломанная тень - стр. 44
– Да! И меня, и Ухтомцева, и Верхотурова…
– Яша, ты видел убийцу?
– Видел! Как тебя сейчас!
– Кто?
Голос замолчал.
– Это шарлатанство, Антон! Не слушай! – закричал Лаевский.
– Яков! Скажи мне, кто убийца! – повторил Баумгартен.
– Не могу! – чуть слышно ответил Репетин.
– Не можешь? Почему?
– Антон! Ты знаешь, как узнать его имя! Понимаешь, о чем говорю?
– Понимаю!
– Воспользуйся!
– Но почему не ты…
– Потому что он здесь! Сейчас! Среди вас! Прощай!
– Кто?! – Баумгартен вырвался из круга и кинулся на Леондуполоса. – Кто?!.
Испуганный маэстро попытался отскочить, задел треножник и повалился вместе с ним на пол. В прозрачной чаше что-то само собой вспыхнуло, и огонь тут же перекинулся на паркет. Еще несколько мгновений все стояли, сцепившись руками, ошеломленные страшным известием с того света.
– Горим! – опомнился Кислицын.
Филипп Остапович, скинув шинель, мигом накрыл ею огонь. Тихон с Никанорычем оторвали Баумгартена от Леондуполоса. Маэстро не успел отдышаться, как на него налетела Лаевская:
– Кобылину вызывай.
– Увы, мадам! – маэстро был напуган и тяжело дышал – Баумгартен его чуть не задушил. – На сегодня моя эманация израсходована. Я не могу больше проникнуть в потустороннее.
– Нет, вызывай! Я для чего тебя звала?
– Маман! Ваш Адам умер! – пришла на выручку Полина. – Вам же ясно сказали!
– Нет, не умер! – Лаевская затопала ногами. – Он тоже здесь!
На шум в чепце и халате выползла Ирина Лукинична:
– Батюшки светы! Пожар!
– Уже потушили, тетушка, – успокоил ее Владимир.
– Это не мой! Это ее Адам умер! Максимов! – показала пальцем на сестру Лаевская. Прическа ее растрепалась, а глаза загорелись безумием. – Нас перепутали! Еще в детстве! Нянька! До двух лет я была Ириной, а она Софьей! А потом наоборот стало.
– Никанорыч! Чего рот разинул? Тащи ее в комнату! – скомандовала Ирина Лукинична.
Никанорыч с Тихоном подхватили сопротивлявшуюся Лаевскую.
– Илья Андреевич, раз уж вы доктор – помогайте! – попросила Ирина Лукинична.
– Да! Конечно! – вышел из оцепенения Илья Андреевич. Были у него подозрения, что Верхотуров и Репетин не по своей воле из жизни ушли. Но откуда сие известно греку-фокуснику? – У меня при себе настойка опиума. Ее пока и назначим. Спать будет до утра.
Как только оравшую Софью Лукиничну увели в спальню, в полутемную гостиную стремглав влетел Пантелейка – ему Филипп Остапович доверил парадный вход:
– Там попы пришли! Господина барона требуют!
За Баумгартеном увязались Тучин с Лаевским.
– Отец Нафанаил? Как вы меня нашли?
– Ждали возле вашего дома, а потом дворецкий ваш вспомнил, что вы у господина Лаевского собирались ужинать.
– Чем обязан? – Баумгартен неприветливо оглядел отца Нафанаила и монахов, с которыми сговорился о литии и всенощном бдении у тела Ухтомцева.
– Пожертвование хотим вернуть!
– С какой стати?
– По самоубийце не служим! И отпевать не будем!
– Батюшка! – встрял Тучин. – Графа Ухтомцева застрелили!
Отец Нафанаил перекрестился.
– Может, увеличить сумму? – предложил барон.
– А еще говорят, ваш приятель – содомит. Правда?
– Ну, точно не знаю, – замялся Баумгартен.
– Не лги, сын мой.
– Все может быть! В душу к человеку не заглянешь.
– Забирайте деньги!
– Ладно! Завтра других попов найду!
– Сын мой! На бери такой грех на душу! – посоветовал ему отец Нафанаил.
– Я с Господом без вас разберусь, – отрезал барон, – и Ухтомцева не вам судить!