Слишком много привидений - стр. 32
К счастью, в этот момент диктор по ипподрому объявил о скачке на Большой приз города.
– Извините, ребята, мне пора, – сказал я, приподнимаясь из-за стола.
Кажется, реплика была сказана невпопад, прервав рассказ Андрея на самом интересном месте. Он и Махмуд с недоумением уставились на меня.
– Ты куда, Роман? Смотри, сколько пива ещё осталось!
– Это уже без меня, – разведя руками, извинился я. – Сейчас будет разыгрываться Большой приз, хочу посмотреть. Я на одну лошадку поставил…
– А! Тогда по-онятно! – протянул Андрей. – Выиграешь, приходи, обмоем.
– А проиграешь, тоже приходи, – закивал головой Махмуд. – Тоже обмоем.
Он улыбался и кивал совсем как китайский болванчик. И никакой загадки в его глазах не было. Почудилась мне подозрительность…
Глава пятая
Восемь лошадей ушли со старта дружно, мощно и с дробным стуком копыт миновали трибуны плотно сбитым табуном. Земля дрожала. Тёмно-рыжий Аристотель (масть в программке значилась как каурая) не отставал. Лишь на повороте группа начала растягиваться, и Аристотель отодвинулся назад, заняв место согласно своему номеру. Восьмое, последнее. Неужели прав был старичок-завсегдатай, не поверивший в мою удачу, и деньги на операцию Владика, предсказанные внутренним голосом, ждут меня вовсе не на ипподроме, а совсем в другом месте?
Но мне вдруг страстно захотелось, чтобы Аристотель выиграл. Вопреки всему: вопреки ярлыку аутсайдера, вопреки молчащему дару предсказания. Азарт скачки захватил меня, передавшись от гудящих трибун. Собственно, почему бы и нет? Почему конь, записанный молвой в аутсайдеры, должен всегда им оставаться? Бывают в жизни чудеса, и ожидание свершения сказки не покидает нас даже в зрелые годы. Как это там, в «Коньке-горбунке»: кажется, «Сивка-бурка, верная каурка»?.. Верная, или неверная, но что каурка – это точно. А «каурка» – это каурая масть. То есть конёк-горбунок был каурым, как и Аристотель. Так почему же сказке не стать явью, тем более, что Аристотель не горбатый, уродливый жеребёнок, а прекрасно сложённый конь?
На противоположной стороне скакового круга лошади вытянулись в цепочку, и только трое лидеров шли бок о бок. Аристотель на роль лидера не претендовал. Шёл позади цепочки, впрочем, по-прежнему не отставая. Но, глядя на его бег, мои надежды на победу потихоньку таяли.
Лошади вошли в последний поворот, и с моего места стало невозможно различить, как они идут, и где сейчас восьмой номер. Видно было только всю группу. Вот они достигли половины поворота, продвинулись чуть дальше… Здесь! Только здесь! Если сейчас Аристотель не будет спуртовать, не видать мне денег, как собственных ушей без зеркала.
Внезапно шум на трибунах стих. Что-то там, перед самым выходом из поворота на финишную прямую, происходило, но мне не было видно. Заинтригованные зрители начали вставать с мест, и я тоже вскочил, пытаясь рассмотреть, что же происходит на последнем повороте.
Кавалькада вывернула на финишную прямую, но теперь лошади шли отчаянным галопом, погоняемые хлыстами жокеев и пришпориваемые. Однако галоп фаворитов был ничто по сравнению с диким аллюром Аристотеля.
– Понесла… Восьмёрка понесла… – эхом прокатилось по трибунам.
Мне словно приставили к глазам бинокль, и я увидел Аристотеля вблизи. Глаза породистого скакуна были выпучены, из пасти хлопьями летела пена, и обезумевший конь нёсся к финишу, будто спасал свою жизнь. Немудрено, если на тебе, слившись в одно целое с жокеем, сидит Рыжая Харя, которая, прижавшись к гриве, покусывает холку огромными клыками и «подбадривает» сумасшедший бег не привычным хлыстом, а когтистой лапой.