Слепой. Тропою белого дьявола - стр. 23
– Хватит чушь пороть, – с отвращением процедил милиционер.
– Чушь, да? Правда, чушь, – с преувеличенно виноватым видом согласился грузин. – Она не так скажет, она кричать начнет, скандалить будет: зачем я последние деньги отдала – чтобы по горам пешком гулять, э?! Да, так нельзя. Ладно, я сейчас эту проблему решу, будешь доволен, Володя, дорогой.
С этими словами он сунул руку за отворот бушлата, извлек оттуда семнадцатизарядную, потертую и тусклую от долгого употребления «беретту», передернул затвор и прицелился в мальчишку раньше, чем капитан успел хотя бы открыть рот.
– Сейчас все сделаем, дорогой, – пробормотал проводник, щуря левый глаз и, как на стрельбище, поддерживая правую ладонь левой.
– Ты что, батоно, охренел?! – вполголоса воскликнул милиционер и, вцепившись в руку с пистолетом, с заметным трудом пригнул ее к земле. – Ты мне здесь еще пальбу устрой!
– А что, нельзя? – притворно удивился грузин, невинно тараща глаза. Он снял оружие с боевого взвода, поставил на предохранитель и убрал за пазуху. – А что тогда предлагаешь, э?
– Ничего не предлагаю, – проворчал капитан. Мальчишка вместе с матерью у него на глазах поднялся по железной лесенке и растворился в черноте за открытой дверью вагона. – Подставляешь ты меня, батоно. Друзья так не поступают.
– Разве я виноват, дорогой? – На этот раз в голосе кавказца звучало искреннее сочувствие. – Не я группы собираю. Думаешь, мне легко такое стадо по горам мимо пограничников тащить? Они ничего спрашивать не станут, сразу стрелять начнут, а мне это надо? Я кушать люблю, вино пить люблю, песни люблю, женщин… А стрелять не люблю и, чтобы в меня стреляли, тоже не люблю. Мне тоже трудно, Володя, дорогой. Что они там себе думают, слушай? Смерти нашей хотят, клянусь!
Капитан промолчал, поскольку не любил без толку молоть языком. Пророкотав по направляющим, дверь набитого битком вагона захлопнулась, запор с металлическим лязгом упал в гнездо. Один из автоматчиков, горбоносый, оливково-смуглый, с вьющейся ассирийской бородой и бархатистыми глазами библейского пророка, навесил и запер огромный амбарный замок, после чего продел в проушины запора кусок стальной проволоки и ловко щелкнул тяжелым железнодорожным пломбером. Вооруженный эскорт уже успел как-то незаметно рассосаться, и тяжелые трейлеры, сдержанно клокоча поношенными дизельными движками, один за другим поползли прочь. Некоторое время в темноте еще маячили тусклые габаритные огни замыкающей колонну машины, потом грузовик свернул, и огни пропали из вида. Прожекторы на мостовом кране погасли со щелчком, отчетливо слышным даже внизу. Со стороны железнодорожной насыпи не доносилось ни звука, как будто опломбированный вагон загрузили под завязку не живыми людьми, а мешками с сахарным песком или цементом.
– Вот видишь, – сказал батоно Гогия капитану, – а ты волновался, дорогой. Не волнуйся! Того, кто пикнет, они сами придушат. Потому что, сам понимаешь, бегут они не от хорошей жизни, и домой возвращаться им не резон.
– Да уж, – криво усмехнувшись, согласился капитан, – от хорошей жизни в Россию не побежишь. У нас тут тоже не сахар, да…
Хрустя щебнем, они двинулись в сторону площадки, на которой остались их машины.
– Мир неправильно устроен, – светя себе под ноги карманным фонариком, негромко разглагольствовал батоно Гогия. – Смотри, сколько на свете голодранцев! А ведь, если все деньги, сколько их напечатано, разделить поровну, каждый миллионером станет. Каждый, Володя! Даже младенец, который еще не родился, и тот будет миллионером.