Следующая остановка – «Пионерская-стрит» - стр. 11
– Ну а Сергей твой где? – спросила Москва.
– На рыбалке, наверное. Видишь, лодки у берега? Взял одну и уплыл.
– Лодки мхом поросли, с ними только в последний путь.
– Нормальные лодки, это не мох, а водоросли.
– А ты когда рыбачил, видел кого-нибудь?
– Нет. Думаю, Сергей с туристами хороводов не водит. Особняком держится.
– Нет никакого Сергея. Никого тут нет.
– Да вон следы жизни, видишь? – Питер показал на деревянный стол с неубранной посудой. – Гости оставили, а дождь вымыл.
– А если не дождь?
– Значит, Сергей.
– А если не Сергей?
– Значит, призраки. Это местное население.
Двое сели в лодку. Оглянулись окрест, помолчали и отбыли в перламутр.
– Я свою удочку забыл.
– Сергею оставил, – улыбнулась Москва.
Медленно опускались сумерки, Чаронда смотрела вслед уплывающим – и вдруг зажгла на прощанье одно окошко.
– Смотри! А ты говорила, не живёт никто!..
Ветер и волны, в едином служении, затянули ежевечернюю песнь: «Услыши ны… услыши ны…».
Спиной к прозаику Гоголю
Поэты стояли на Малой Конюшенной спиной к прозаику Гоголю и читали свои стихи.
Слушал их один Гоголь. Стоял под дождём и внимал. Нравилось, не нравилось – вопрос.
Поэтический фестиваль. Поэтов очень много. Но не столько у Гоголя, сколько в кафе рядом: прочитав стихи, поэты бегут туда, пережидать дождь. А дождь не переждать.
– Мы умрём, а она о нас напишет! – сообщает поэт, указывая на меня.
Новость о смерти никого не воодушевляет. Тут все бессмертные.
– Вы красивая, – говорит одна из поэтесс.
– Спасибо.
– Что – «спасибо»? Я вам сочувствую.
Я смотрю на поэтессу: красивая. Значит, знает, о чём говорит.
Наконец, рядом с памятником остался стоять лишь один поэт. Он беседует с Гоголем. Поэт распивает коньяк – и доходит до той кондиции, когда оживает бронза.
– Нас много, а вы один, Николай Васильевич…
Сквозь серое волокно дождя я вижу рыже-фиолетовую птицу Асю. Она подходит к поэту.
– Ася, ты чудо! – сообщает поэт.
У Аси стрекоза на безымянном пальце и осколок метеорита на указательном. Её шею обнимает длинными руками плюшевая кукла-кулон. У Аси рыжее каре, фиолетовое платье из льна и абрикосового цвета сумочка из кожи, тонкий узор, авторская работа. Длинный ремешок сумки делит Асю пополам. И обе половины – прекрасны.
– Ася, ты чудо, – повторяю я вслед за поэтом.
– Мне через два месяца пятьдесят, – отвечает Ася.
Нет-нет, пятьдесят ей исполнится лет через триста. Вероятно, возраст ищет её где-то в Тарту, Суздале, Алма-Ате, Каире, но Ася так часто меняет свои координаты, что возраст вряд ли её отследит.
Асю надо запоминать, фотографировать каждый день. Потому что она никогда не повторяет свои наряды, единичный выход.
Ася занимается антиквариатом. Скупает его по всему свету и продаёт. Ася – поэт, филолог, птица и антиквар.
Но я вижу так: на самом деле она просто приходит домой, открывает большую книгу сказок всех народов мира и проваливается в одну из иллюстраций. Там все эльфы, феи, драконы, кузнечики, лисы и шелкопряды отдают ей свои наряды и украшения. И Ася возвращается обратно в мир.
Отведав с поэтом по пятьдесят, Ася зовёт меня в кафе, названное именем рыжего постимпрессиониста.
Мы раздвигаем дождь, как кулисы, и садимся за уютный столик у окна. За окном – старинный дом, в котором когда-то обитали придворные музыканты, а в ленинградское время жили писатели.