След грифона - стр. 52
– Ваш благородь, – проговорил он скороговоркой, – берите коня. Я себе споймаю. Суровцев не успел поблагодарить казака и прыгнуть в седло, как тот же казак появился из темноты верхом на лошади, вероятно, оставшейся от убитого.
– Как фамилия, молодец?
– Надточий, ваше благородие.
Суровцев запомнил. Казаки вынимали орудийные замки из орудий. Чем хороши эти воины, так это тем, что им порой и приказывать не приходится. Никогда и ни при каких обстоятельствах, связанные родственными и земляческими узами, они не бросят на поле боя раненого. Крайне редко оставят убитого. Сейчас как раз был такой случай. Нужно было уходить. И похоронить убитых по христианскому обычаю не представлялось возможным, как и взять их с собой.
– Уходим, братцы! Пора! – не по-уставному приказал Мирк.
Немцы так и не пришли в себя после ночной вылазки. Отряд уходил на восток, поддерживая в седле раненых, оставляя слева горящий немецкий городок, который служил теперь хорошим ориентиром. У одиноко стоящего дуба у речки соединились с обозом. Немецкая карта оказалась очень подробной. Через несколько минут отыскали брод. Переправились и двинулись на восток к своим частям. Слышно было, как германцы из нескольких пулеметов наугад стреляют в темноту. Один раз несколько пуль, на излете, пролетело вблизи уходящей колонны, впереди которой двигался боевой казачий разъезд.
Германия далеко не Россия. Даже в Восточной Пруссии, изрезанной многочисленными речушками и болотами, среди лесов селения встречаются достаточно часто. Несколько раз разъезды натыкались на небольшие городки и села и каждый раз возвращались, докладывая, что они заняты противником. Отряд неожиданно оказался в глубоком тылу неприятеля. Матеря на чем свет стоит немецких собак, которые по запаху издали чувствовали чужих, обходили селения. Дважды были обстреляны из пулеметов. Но стрельба велась наугад, и никто не был ни убит, ни ранен.
За ночь прошли около двадцати верст. Требовался отдых людям и лошадям. Мирк-Суровцев впервые за эти сутки ощутил себя не просто офицером, а офицером боевым. Так оно и было на самом деле. И приходит это только вслед за уважением подчиненных, когда они каким-то труднообъяснимым солдатским чутьем чувствуют, что этот командир – часть их самих. Что этого командира нужно защищать и беречь, потому что только он, как может и как умеет, будет защищать и беречь их. Что на этого командира можно положиться в трудную минуту.
Суровцев приказал разъездам поискать болото помельче, а еще лучше с островком, чтобы остановиться на дневку. Продвижение днем нужно было оставить. К тому же и люди и лошади после боя и ночного перехода валились с ног. Подходящее болотце быстро было найдено. Казаки окончательно прониклись уважением к Суровцеву. Между собой говорили:
– Однако их благородие – наш! Прямо казак. Башковитый.
– Генштаб – одно слово. Слыхал, как он с немцами по-ихнему балакает?
– Фамилия у него чудная какая-то.
– У дворян такие фамилии. Из дворян, видать.
– Понятно, что не нам чета. Главное, что удачлив. Когда командир с удачей в стремени, воевать оно как-то сподручней.
Выставив боевое охранение, сотня повалилась на землю. Лошадей не расседлывали. Лишь чуть ослабили подпруги, сняли уздечки и спутали передние ноги. На то они и казачьи кони. Конь у казака появлялся в четырнадцать лет. Подросток сам ухаживал за жеребенком. Сам его объезжал. А по достижении им призывного возраста вступал в строй с обученным зрелым боевым другом, который в отличие от других кавалерийских лошадей не знал даже, что такое шпоры. Он и без шпор, когда требовалось, легко переходил в аллюр.