Слава России - стр. 46
– Лучше унизимся теперь, дабы потом, сохранив людей, в свое время отплатить поганым за наши слезы! – при этих словах глаза Юрия Ингваревича блеснули. Старый воин не смирился, склоняя выю ныне, он уже мечтал и жаждал того часа, когда русские рати окажутся достаточно сильны, чтобы сразиться с Батыем. Сразиться и не повторить горького позора Калки, на брегах которой татары впервые разгромили русское войско, ослабленное и разрозненное княжескими распрями, и с той поры грабили Русскую землю, не зная удержу в алчбе и жестокости.
– Я сделаю все, как ты повелел, отец, – пообещал Федор Юрьевич. – Поклонюсь ныне – с тем, чтобы поквитаться потом.
Горько плакала княгиня Евпраксия, узнав, что возлюбленный супруг ее отправляется с посольством к Батыю.
– Феденька, свет ты мой, сокол ясный, не езди к поганому, Христом Богом молю тебя! Не вернуться тебе живым оттуда! А что же тогда со мной да с сыночком нашим станется?!
Младенец – уже богатырь! – крепко спал в своей колыбели, невзирая на громкие рыдания матери. «Добрый воин будет!» – с отеческой гордостью подумал Федор, обнимая трепещущую жену:
– Полно, голубка моя! Почему я не должен вернуться? Я ведь еду с миром, с богатой данью да обильными слезами. Унижаться еду, а не воевать…
– Нет, Феденька, – покачала головой Евпраксия. – Я тебя униженным представить не могу. Ты воин, ты не сможешь целовать ханский сапог. Поэтому ты не должен ехать! Упроси отца переменить решение! Пусть поедет кто-нибудь из дядьев твоих! Но не ты! Не ты! Твое сердце не стерпит поругания!
– Что же я, по-твоему, Ксюша, щенок какой неразумный, что только лаять и драться годится? – рассердился князь. – Я наследую отцу моему, а потому мой долг ехать к хану и защищать наших людей от погибели. И в числе их – нашего сына и тебя! Если я не поеду, Батый придет сюда и сотрет с лица земли этот город и всех в нем! Ни одна плоть не спасется!
– Пусть поедет кто-нибудь другой!.. – вновь отчаянно застонала княгиня, бессильно роняя голову на руки.
Федору было бесконечно жаль жену. Они обвенчались совсем недавно, и всякий мог позавидовать молодому князю, ибо не было девицы прекраснее, чем Евпраксия. Никогда еще природа не создавала такого чуда. Разве что в древние времена, о которых сохранились записанные учеными греками предания… Даже теперь, в великом горе своем, была она прекрасна. Настолько прекрасна, что разом унялась явившаяся в душе досада при одном лишь взгляде на нее.
– Касаточка моя, лебедушка, радость! Я клянусь тебе, что возвращусь живым и невредимым! – заговорил князь горячо, покрывая поцелуями лицо и руки жены. – И с миром, столь необходимым нам! А ты молись, молись за меня крепко!
Прояснилось лицо любимое, обвились вокруг шеи Федора лебединые руки, белые, нежные. И в полумраке ночном зашептал дрожащий голос – о любви, о том, что никакая сила не разделит их, что соединенные Богом они навеки единое целое и в жизни, и в погибели… И князь отвечал тем же. Что еще мог отвечать и обещать он исполненной ужасом предстоящей разлуки женщине, когда до разлуки этой оставалась лишь ночь – их последняя ночь вместе?..
В посольство Федор Юрьевич отправился с большой свитой и богатыми дарами – везли хану все, что только могли собрать в кратчайший срок, дочиста опустошив рязанскую казну. Но воочию увидев несметность татарских полчищ, впервые содрогнулся молодой князь – этакой стае мало будет привезенной дани! Придется обещать еще. И много обещать! Что ж, Федор пообещает. Все рязанцы пожертвуют последний грош, если речь будет идти об их спасении. И так соберется необходимое. Надо лишь уговорить Батыя дать немного времени на сбор дани…