Слава России - стр. 150

Три года назад внезапно скончался шестнадцати лет Царевич Алексей Алексеевич, надежа Земли Русской, отрок смиренномудрый и добродетельный, упование всех скорбящих. Тяжелее отца и матери принял потерю возлюбленного питомца Ртищев. В нем последние шесть лет видел он главный смысл своей жизни, взращивая его для подвига царского, надеялся со временем выправить то многое зло, что явилось теперь в Русской земле.

И вот разрушилось все. Перестало биться ангельское сердце будущего Государя. Теперь брат его, Федор, наследует ему. Он также светел разумом и чист душой, да только скорбен телом, часто и долго хворает, и не дают лекари долгих лет несчастному отроку… Что ж, неужто пресечься роду Романовых? Словно возгневался Господь на Царя Алексея, поразив его в мужском его потомстве. Девицы рождались крепкими и полными сил, а мальчики один другого слабее… В родах изнемогла и милосердная Царица Марфа.

Уж не за распрю ли церковную, не за пагубу ли душам невинным взыскивал Господь? Ох и тяжела рука Божия… И как прощение вымолить? Молил уже из последних сил Ртищев Государя преклонить гнев свой на расколоучителей и последователей их на милосердие, попытаться залечить любовью и прощением страшные раны, укротить страсти и замирить враждующих. Но не тих теперь стал прозванный Тишайшим. И с самим Никоном успел рассориться он, и гневом пылали они друг на друга. Разломы, разломы покрывали Русь, и некому было латать разодранные ризы. Только пуще и пуще разрывали их жестоковыйные, в клочья…

Ртищев затворился в своем тереме, привычно хлопотал о нуждающихся, утешался чтением богомудрых книг. И таял, чах, не пытаясь противиться неизбежному.

– Батюшка барин, там Андрей Елисеев приехал! – негромко известил слуга дрожащим от рыданий голосом.

– Зови скорее!

Андрей в тот же миг явился на пороге, на ходу снимая шапку. В последнее время жил «приказчик милосердных дел» с семейством своим домом. Прав оказался Ртищев, предвидя в этом союзе совершенное счастье. И счастье верного слуги было одним из утешений Федора Михайловича.

– Батюшка-милостивец, да что же это?! – бухнулся Андрей на колени возле господского одра. – На кого ж ты нас оставить надумал? Ведь пропадем без тебя!

– Полно, Андрюша, где тебе теперь пропасть! Ты теперь крепко на ногах стоишь. И в завещании моем не забыт останешься. Об одном прошу: страдальцев наших не забывай без меня! Заботься о них, как если бы я жив был!

– О том мог бы и не поминать, нежели я долг свой забуду!

– Не забудешь, верю, – кивнул Ртищев. – Дочерям и зятьям я также наказал больницу и странноприимницу беречь. А холопам всем вольные подписал… Не басурмане мы, чтобы невольников держать… Не им теперь свободу даю, а себе, хочу на суде Божиим свободным от всякого непотребного имения предстать.

Тихо всхлипывал Андрей, лобызая руки своего господина.

– Полно! – Федор Михайлович чуть приподнялся. – Что жена-то?

– Через месяц еще одно дитя ждем, думали, ты окрестишь…

– Прости, не успеть мне уже… – Ртищев снова откинулся на подушки. Он не велел раздевать себя, и лежал поверх покрывала в шубе, без которой бил его жестокий озноб, в мягких сафьяновых сапогах.

– Ухожу я, Андрюша, – тихо сказал Федор Михайлович.

– К Государю бы послать надо, батюшка-милостивец!

– Не надо тревожить Государя. Ему я письмо написал, испросил прощение за все, чем был и не был виноват… Не его теперь видеть хочу. Позови сюда нищих…