Скрещение судеб - стр. 52
Мне представляется, что он был самой трагической фигурой в этой семье. Хотя трагедий хватило на всех… Такой неудачливый, и, главное, сознавал это сам. Он писал: «Я с детства (и недаром) боялся (и чуял) внешней катастрофичности, под знаком которой родился и живу. Это чувство меня никогда не покидает…»
Неудачлив во всех своих поисках, метаниях, устремлениях, делах. Он был способным литератором и хорошо писал, но быть писателем при гениальной жене!.. Он увлекался издательской работой, издавал интересные журналы, но они тут же прогорали. Он увлекался кинематографом, окончил операторские курсы, но разразился кризис, безработица. «Недавно соноризировал один фильм, заснятый за Полярным кругом. Пять дней работали как оглашенные, – а он, проклятый, через несколько дней сгорел в лаборатории. Рука у меня легкая!» А сколько сил вложил он в Евразийское движение, и все ушло в песок!.. Он был храбрым и мужественным. Какой путь он проделал с армией Корнилова, отступая под натиском красных, до самого Перекопа. Правда, он потом написал: «Даже на войне я не участвовал ни в одном наступлении. Но зато ни одна катастрофа не обошлась без меня…»
О Сергее Яковлевиче можно написать книгу, но это не входит в мою задачу. Приведу только еще одно его письмо – это в Коктебель, Волошину, в 1917 году: «Я очень горячо переживаю все, что сейчас происходит, – настолько горячо, что боюсь оставить столицу. Если бы не это – давно был бы у Вас…» И далее: «Я сейчас так болен Россией, так оскорблен за нее, что боюсь – Крым будет невыносим. Только теперь почувствовал, до чего Россия крепка во мне… Мало кто понимает, что не мы в России, а Россия в нас».
И он будет болен Россией до конца своих дней…
Только сначала он болеет за Россию на стороне белых, спасая ее от большевиков, от красных, а потом… потом болеет за большевистскую Россию, за Советскую Россию… И делает он это с полной отдачей всех своих сил, с полной искренностью и убежденностью как в том, так и в другом случае. И как в том, так и в другом случае катастрофа не минует его…
Кто-то написал, что для Марины Ивановны Сергей Яковлевич так и остался тем, из «Лебединого стана». Это не так. Ум у нее был зрячий, да, она творила людей, но ум быстро ее остужал. «Перекопца» она похоронила давно, еще в двадцатых годах. А с Сергеем Яковлевичем прожила почти всю свою сознательную жизнь. И все в этой жизни было: и расхождения, и обиды, и ссоры, и измены – все как у всех. Но она знала Сергея Яковлевича и понимала, как он заплутал.
…Но Марина Ивановна еще оставалась в Париже. В начале зимы 1937 года она подала документы в советское посольство. (То, что теперь у нас называется «на воссоединение с семьей»!) Сказали: ждите. Ждала. Долго пришлось ждать… Решала Лубянка. Считалось, Эфрон воюет в Испании. В Москве – Андреев. Правда, в Париже все были уверены, что Эфрон в Москве. Пускать Цветаеву в Москву значило признать, что он действительно в Москве. При Ежове так и не решили, что делать с Эфроном-Андреевым, как быть с Цветаевой. Решил Берия…