Скоро полночь. Том 2. Всем смертям назло - стр. 9

А у игроков их забавы, наверное, вызывали еще более сильные эмоции.

Теперь – мы за них.

Шульгин с треском распечатал колоду, Дмитрий взялся за пробку коньячной бутылки. Тоже традиция – за начало игры по первой, а потом – только за сыгранный мизер, и никак иначе. Зато курить можно и нужно постоянно, для маскировки эмоций. С этой целью кто-то приготовил и даже раскрыл большую коробку сигар.

– А поговорить? – спросил Андрей, смягчая известную фразу из анекдота. Известно ведь, что за преферансом ни о чем, не связанном с игрой, говорить невозможно. Или игра останавливается, к всеобщему раздражению.

– Есть о чем? – лениво спросил Шульгин. – До утра не терпится?

– Как тебе сказать… – Новиков грел озябшие на дожде и ветру руки, думая, что лучше бы ему правда помолчать, хотя бы сегодня. Завтра тоже будет день.

– Судя по тебе, – сказал Воронцов, – ты по улицам долго бродил?

– Не очень и долго. Полчаса, пожалуй. До этого личную жизнь Скуратова устраивал…

– Ух ты, – восхитился Шульгин. – С Ниной познакомил?

– Не с Маринкой, сам понимаешь.

– Амбец мужику, – скорбно вздохнул Левашов. Все знали о мечте Нины Семеновны подыскать себе мужа, состоятельного и положительного во всех отношениях.

– Думаю, наоборот, – сказал Воронцов. – В меру согретый женским вниманием, господин академик станет гораздо более пластичным материалом для твоих экспериментов. А то слишком много вокруг манящих, но недоступных раздражителей. Я такой типаж знаю, с повышенным гормональным фоном… Кстати, что вы вообще о нем думаете? Ввели в коллектив, а отношение?

– Отношение – это к тебе, ваше превосходительство, – почти ткнул Дмитрию в грудь незажженной сигарой Шульгин. – Ты его в деле видел. Мы – нет.

– В деле – хорош, по мнению Антона. Не каждый морпех наших времен в сравнение идет. Не трус, нервы – крепкие, в этом я сам убедился. И Игорь за него поручился. А что с понтами – ты хоть недельку нобелевским лауреатом был? Целым институтом заправлял? А он – три года уже.

– Да. Спорить не берусь. Правда, и он вряд ли фронтами и флотами командовал.

– Естественно.

На недолгий момент все замолчали. Каждый по-своему применял к личному опыту сказанное.

– И до чего во время одинокой прогулки над морем додумался? – спросил Андрея Воронцов, как бы без связи с предыдущим.

– Натурально – ни до чего хорошего. Как будто в наших условиях хорошее имеет онтологический[3] смысл.

– Как же иначе? Если бы оно такого смысла не имело, мы бы уже друг друга давно перестреляли. В спину. Помнишь рассказ «Мешок»? – Сашке тема понравилась.

– Вы, интеллигенты, не заткнетесь ли? Играть будем? – Левашов снова проявил свой взрывной характер. Он мог терпеть очень долго, но до определенного края. – Если у тебя, Андрюша, – сказано это было со всей возможной едкостью, – нет самой свежей информации о готовящемся ядерном ударе, давай завязывай. Мы тоже до утра трепаться умеем. Ни о чем. Или опять знаешь что-то, чего мы прозевали?

Новиков подумал – на самом деле, какого черта? Что он грузит друзей собственными комплексами? Лично ему ситуация по-прежнему кажется критически-опасной. И Скуратов, невзирая на мнение Воронцова и рекомендации Ростокина, внушает ничем конкретным не подкрепленную тревогу. Очень может быть – именно фактом своего одновременно внезапного и