Скольжение в бездну: пошаговая инструкция - стр. 12
– Серьезно? – Спрашиваю, не испытывая ни удивления, ни интереса, словно бросаю вопрос в пустоту, не особо рассчитывая на ответ.
– Да. – Она стряхивает пепел в жестянку, похожую на крышку от кофейной банки. На какой-то миг мне представляется, что ее тело состоит из фарфора – настолько бледной и холодной кажется ее кожа. – Тупо приходят излить душу. Мне-то можно что угодно рассказать.
– Интересно, это кому-то помогает? – Смотрю в ее лицо, утонченное, веснушчатое, но какое-то совершенно безучастное, будто ей не терпится поскорее со всем этим покончить.
– Иначе никто не приходил бы ко мне снова и снова, чтобы платить такие деньги за одну только болтовню.
Облокачиваюсь о жесткую планку перила, как о стенку гроба. Всматриваюсь в татуировку на ее ключице, похожую на пятно сажи с едва различимыми очертаниями козлиной головы. Потом на чокер с пентаграммой, проматывая в голове все то, что говорят о рыжих бестиях и думая, что возможно когда-то она такой и была. Пока жизнь не выжала из нее все соки.
«Моника». Ей не подходит это имя. В детстве у моей кузины была игрушка – бархатная лисичка, которую она назвала в честь героини из какого-то старого диснеевского мультфильма. Это была прыткая, озорная, веселая и харизматичная авантюристка, и по сюжету ее звали Мариан. Но однажды сестра услышала из титров имя озвучивавшей ее актрисы, и очень скоро ее любимая «Мариан» превратилась в «Монику». С тех пор это имя ассоциируется у меня с той самой героиней, и ее типаж является полной противоположностью холодной и уставшей от жизни фарфоровой куклы, которая сидит сейчас передо мной, и которая думает лишь о том, как поскорее отработать еще одну чертову смену, последний раз принять душ и провалиться в забвение.
– Наверное, ты хороший психолог, – говорю и вижу, как на губах «Моники» появляется что-то вроде улыбки – натянутой, вымученной, неуместной.
– Не обязательно быть психологом. – Проведя пальцем по экрану телефона, она смотрит ни то на время, ни то на фотографию своей дочки. – Можешь попробовать, вдруг станет легче. Тебе же наверняка есть что рассказать, раз уж все так плохо. А времени у нас полно.
Да, мне действительно есть что рассказать: три месяца назад я понял, что способен на убийство. А еще три месяца назад я осознал одну простую и одновременно важную истину – жизнь не так уж и плоха, когда тебе удается перешагнуть через себя и совершить хоть сколь-нибудь значимый поступок. Вот только спустя какое-то время ощущение удовлетворенности исчезает, словно его и не было, и появляется желание шагнуть еще дальше, пока чувство внутренней опустошенности не поглотило тебя с головой. И чем больше проходит времени, тем сильнее разверзается твой персональный ад под названием ангедония.
Седьмой круг. Всепоглощающая пустота. Потолок.
– Ты веришь в загробную жизнь? – Спрашиваю, подняв голову и сделав очередную затяжку. – Веришь, что есть ад и рай?
– Конечно, есть. – Она кладет недокуренную сигарету на край «пепельницы», начинает собирать волосы в пучок: длинные, вьющиеся, неестественно красные. – Можешь даже не сомневаться.
Хотелось бы верить. Ведь если жизни после смерти нет – значит, меня никогда не посещал призрак Натали, и все, что я узнал про парня в сером фольксвагене, не имеет никакого отношения к действительности. Если жизни после смерти нет, возможно, я убил невиновного человека, идя на поводу собственного воображения и абсолютно уверенный в реальности происходящего. И наконец, если жизни после смерти нет – выходит, у меня серьезные проблемы с головой, и я больше не могу доверять тому, что вижу, слышу и чувствую.