Сказки века джаза (сборник) - стр. 26
Ламарк. А потом он брал шляпу, гитару и шел петь на улицу. Он пел о луне.
Франсуа. И о розах, и о выбеленных солнцем вавилонских башнях, и о прекрасных дамах из королевской свиты, и о «безмолвных мелодиях, что текут от океана к луне».
Дестаж. Вот почему у него никогда не было денег. У него была светлая голова, он был умен; если он работал, то изо всех сил, отдавая всего себя, но он всегда был пьян – и днем и ночью.
Ламарк. Он часто питался одним лишь вином, иногда это длилось неделями.
Дестаж. Ближе к концу его нередко забирали в участок.
Шандель (зовет). Пито! Еще вина!
Франсуа (возбужденно). А я! Меня он любил больше всех. Он часто говорил, что я был для него как ребенок, ему хотелось всему меня научить. Но он умер, так и не успев начать. (Входит Пито с еще одной бутылкой; Франсуа с жадностью хватает ее и наливает себе вина.)
Дестаж. А потом этот проклятый Лафуке… Всадил в него нож!
Франсуа. Но с Лафуке я рассчитался. Он стоял, пьяный, на мосту через Сену…
Ламарк. Молчи, дурак…
Франсуа. Я толкнул его, и он пошел ко дну… И в ту ночь мне приснился Шандель; он меня поблагодарил…
Шандель (содрогнувшись). А как давно… Сколько уже лет вы сюда ходите?
Дестаж. Шесть или семь. (Угрюмо.) Пора бы уже перестать… пора перестать.
Шандель. И все о нем забыли. Он ничего не оставил после себя. И никто о нем никогда не вспомнит.
Дестаж. Вспомнит! Фу! Потомки – такие же мошенники, как и самые предубежденные театральные критики, когда-либо пытавшиеся подлизаться к актерам. (Нервно крутит стакан.) Боюсь, вы не поймете, что мы чувствуем по отношению к Жану Шанделю… Для меня, Франсуа и Ламарка он был даже больше, чем гений, которым надо восхищаться…
Франсуа (хрипло). Видите ли, он стоял за нас, словно за себя…
Ламарк (встает от волнения и начинает ходить туда-сюда). Вот были мы… четверо… Трое из нас – без всякого воображения… не знавшие искусства, практически неграмотные. (Свирепо поворачивается к Шанделю и говорит почти с угрозой.) Понимаете ли вы, что я не умею ни читать, ни писать? Видите ли, несмотря на блестящие фразочки, внутри Франсуа слабохарактерный и ограниченный, словно…
(Франсуа в гневе встает.)
Ламарк. Сядь. (Франсуа садится, что-то бормоча себе под нос.)
Франсуа (после паузы). Но, монсеньор, вы должны знать… У меня есть дар… (Беспомощно.) Я не знаю, как его назвать… дар восхищения… художественное, эстетическое чутье… Называйте, как хотите… Слабый… Что ж, почему бы и нет? Вот он я: судьба мне не улыбнулась, весь мир против меня. Я лгу… Я иногда ворую… Я пью. ..Я…
(Дестаж наливает вина в стакан Франсуа.)
Дестаж. Эй, ты! Давай пей и умолкни. Ты нагоняешь на джентльмена тоску. Это его слабая сторона… Бедное дитя…
(Шандель, молча все это выслушавший, резко разворачивает свой стул к Дестажу.)
Шандель. Но вы говорили, что мой отец был для вас больше, чем просто друг. Что вы имели в виду?
Ламарк. Разве вы не понимаете?
Франсуа. Я… Я… он помогал… (Дестаж наливает еще вина и дает ему стакан.)
Дестаж. Видите ли… Как же это сказать? Он выражал нас. Представьте себе мой ум: склонный к переживаниям, чувствительный, но неразвитый. Если бы вы только могли себе представить, каким бальзамом, каким лекарством были для меня беседы с ним, в которых находилось место всему! Они и были для меня всем! Я мог самым жалким образом тщетно строить фразу, чтобы выразить нечто смутно и страстно желанное, а он это облекал в одно-единственное слово!