«Сказать все…»: избранные статьи по русской истории, культуре и литературе XVIII–XX веков - стр. 2
Уже мелькнул среди этих «космических вихрей» один из важнейших сквозных героев книги – Карамзин, и встал в полный рост другой не менее важный для всей творческой работы Эйдельмана (хотя монографического исследования о нем и нет) – император Петр Великий.
Вторая часть статьи – история драматических отношений двух гениев – Пушкина и Мицкевича. Верный избранному приему, Эйдельман отталкивается от двух примечаний к «Медному всаднику» – на первый взгляд вполне частных.
«О том, что отношения двух гениев, русского и польского, были важнейшим событием в предыстории „Медного всадника“, известно давно, написано немало… Но и сегодня, начав размышлять над несколькими строчками примечаний, можно, кажется, приблизиться к „предметам сокровенным…“».
Что же для Эйдельмана видится «предметами сокровенными»?
То, что образует грозное единство личной судьбы и безжалостного потока истории. «История не щадит человеческой личности и даже не замечает ее», – печально констатировал Бердяев в «Самопознании», философской автобиографии. Безжалостность истории была внятна и Пушкину, и Эйдельману. Но для них история не была неким абстрактным процессом. Она была для них ярко персонифицирована. Эйдельман говорит о «Полтаве», что «в этой поэме личное, частное уже раздавлено, перемолото историческими жерновами». Однако жернова эти приводит в движение исключительно человеческая воля, и любимая пушкинская формула – «сила вещей» – для них отнюдь не безлика.
В глубокой и подробной статье «Несколько слов об Эйдельмане-пушкинисте» его друг и соратник В. Э. Вацуро писал: «Личное начало окрашивало все его устные и печатные выступления, и у слушателей и читателей иной раз возникало ощущение, что перед ними современник событий. В этом заключалась, между прочим, одна из причин общественного резонанса работ Эйдельмана: социально-экономический и политический анализ событий представал в его изложении не как абстракция, а как обобщение живого исторического быта, индивидуальных судеб и психологии»3.
Вторая часть статьи «Две тетради» – неотразимый пример этого органичного единства «социально-экономического и политического» пласта исторического процесса и индивидуальных судеб, суммы человеческих поступков, многообразия мотиваций.
Рассматривая трагическое развитие отношений Пушкина и Мицкевича – дружбы, перешедшей в горькое историософское и политическое противостояние, Эйдельман изначально включает его в жесткий событийный ряд. Он говорит о двух поэмах – творческом оформлении этого противостояния – «Олешкевиче» Мицкевича и «Медном всаднике»: «Пять лет всего разделяет две поэмы, но какие это годы! Посредине этого периода – 1830–1831: революции и восстания во Франции, Бельгии, Италии, Польше, нашествие холеры, бунты в Петербурге и военных поселениях…
Страшные, кровавые, горячие года: все это порождает новые пушкинские мысли, новое ощущение истории…»
И вот тогда открывается грандиозный масштаб происходящего между двумя гениями, представляющими два народа, связанные единой мучительной судьбой. Человеческий аспект событий оказывается неразделимым с аспектом «социально-экономическим и политическим».
Полтора десятка страниц, рассказывающие о противостоянии Пушкина и Мицкевича, по событийной и психологической плотности равны романному полотну. Причем событийность эта, как и психологическая напряженность, вырастает из точного анализа конкретных текстов, отдельных строк, россыпи разнокалиберных фактов, соотнесенных с контекстом не только момента, но бурной эпохи более чем столетней протяженности – с «революции Петра» начиная.